Госпожа Грот растерянно посмотрела на лежавшие перед ней фотографии, потом на те, что были перед Аной, и молча подняла глаза.
— Я не буду против, чтоб он вам писал, — сказала ей через доктора Мравляка Ана, — чтоб и вы ему писали и приезжали к нему… Вы так много для него сделали…
— Если так, — выдавила наконец госпожа Грот, словно отрывая от сердца каждое слово, — берите его! Берите его! — повторила она и зарыдала.
Ана вскочила.
— Где он находится? Где?
— Дома, в Хаймдорфе, его нет. Но я могу позвонить ему. Разумеется, прежде я должна поговорить с мужем. Он привёз ребёнка, он усыновил его. Объясню ему, что нет смысла…
Слова её прервали чеканные шаги.
— Фриц! — приглушённо воскликнула она.
В самом деле, от двери твёрдым солдатским шагом шёл толстый краснощёкий человек. Доктор Мравляк уже знал его. Ана догадалась, кто это. Госпожа Грот произвела на неё неожиданно хорошее впечатление, Грот же одним своим видом всколыхнул в ней всю затаённую боль и годами копившийся гнев. Это он, тот самый эсэсовец, который, когда их выгоняли из дому, стоял посреди двора с фотоаппаратом в руках. Этот зверь повинен в смерти Симона, этот зверь отнял у неё ребёнка, в доме этого зверя всё ещё живёт её Янко.
Грот хлестнул высокомерным взглядом доктора Мравляка и Ану и резко крикнул жене:
— Кажется, я сказал тебе, что нам не о чем разговаривать с этой женщиной?
— Я думаю, Фриц… — начала госпожа Грот.
— Господин Грот, — перебил её Мравляк, — с вашей женой мы уже договорились. Она согласна отдать ребёнка матери.
— Она ни на что не может быть согласна! — как отрезал Грот. — Суд уже сказал своё слово, подождём, пока повторит его! — И повернулся к жене: — Пошли!
— Всё-таки, Фриц…
— Завтра суд, там и побеседуем! — Он взял жену за локоть и потащил к выходу. — Пошли!
Ана схватилась за столешницу и без сил упала на стул.
— Хорошо, пусть решает суд! — бросил доктор Мравляк вслед уходившему Гроту. И, приблизившись к Ане, сказал: — Завтра меня ждёт трудный бой. Но окончательная победа будет за вами, за нами!
Сокрушённая и подавленная, сидела Ана за столиком.
Грот тем временем усадил жену в машину. Всю дорогу до Хаймдорфа они молчали.
— Не отдам мальчика! — заявил он, входя в квартиру.
Госпожа Грот с жалостью посмотрела на него:
— Придётся отдать, если суд отменит первое решение. И всё говорит за то, что так и будет.
Грот стукнул кулаком по столу:
— Курт в любом случае останется в Германии!
— Что ты замышляешь?
— Курт останется у нас, потому что он наш, потому что его зовут Грот, последний Грот в нашей семье после меня. Ты знаешь, что у меня никого нет. Брат Адольф погиб на Восточном фронте, трёх его сыновей убили англоамериканские бомбы, брат Леопольд и его единственный сын гниют в Югославии, убили их партизаны, а дядя Генрих окончил свои дни в сумасшедшем доме. Чтобы род наш угас? Ни в коем случае! Когда вернёмся в Арнсфельд, Курт Грот получит назад наше имущество, женится на сознательной немке и сохранит наше имя!
Всё это госпожа Грот уже слышала. Но никогда ещё подобные рассуждения Грота не казались ей такими пустыми и бессмысленными, как сейчас.
— А если он не захочет остаться у нас? — спросила она с нажимом.
— Не захочет? — передразнил её Грот. — Вот кого ты сделала из него — слюнтяя, мечтателя, девчонку! Ты слишком мягкая для теперешних времён и для задач, которые стоят перед нашим народом. Сразу видно, что в твоих жилах есть примесь чешской, славянской крови. Правда, Курт чистокровный славянин, но шесть лет сурового немецкого воспитания могли бы сделать его другим. — Грот остановился посреди комнаты, продолжая тоном эсэсовского офицера: — С сегодняшнего дня я сам займусь его воспитанием. Давно пора. Он был бы уже другим. Он бы смеялся над убогостью и нищетой родного дома и отсталостью своей страны, гордился бы, что забыл родной язык, язык маленького, никчемного народа, гордился бы тем, что говорит по-немецки, тем, что он немец. И не думал бы о матери. Никакие воспоминания не тревожили бы его. — Он перевёл дух, заходил по комнате и с коварной усмешкой продолжал: — Однако ещё не поздно. Он ещё деревце, послушное воле садовника. Вот увидишь, как оно будет расти в моих руках!