— Но кто действительно ног под собой не чувствует, так это Рози. Можете себе представить, Бильон, я среди ночи слышу вдруг, она возится в кухне… Бедняжка от волнения лишилась сна… Этот мальчик для нее все равно что родной сын.
— Сегодня вечером она будет просто важной особой.
— Да, это ее день. Вы знаете, я позвал ее послушать запись, которую Тимоти прислал для нее из Лондона, ту, что вы слышали. Музыка не произвела на нее особого впечатления, но когда она услышала его голос… Со стороны могло показаться, что она внимает самому господу богу. Для них это непостижимо: магнитная лента воспроизводит звуки…
— Для меня тоже.
Вреде рассмешило это откровенное признание.
— Ну, ну, дружище. До вечера, — и, улыбаясь, он пошел по дорожке к своему автомобилю.
VI
Механический экипаж дядюшки Никодемуса, радостно громыхая всеми своими железками, отмерял последние мили перед Бракплатцем. Скоро должен был показаться мост через речку, там дорога разветвлялась на две, одна вела в локацию, другая в город.
Вместо этого впереди выросла ослиная упряжка, и Никодемусу пришлось притормозить. Восемь изъеденных блохами чубарых животных тащили навстречу какую-то развалину на четырех колесах, похожую на платформу. Возница-африканец дремал. Голова в измятом колпаке, бывшем когда-то фетровой шляпой, упала на грудь и безжизненно болталась, как и босые ноги, свисавшие с платформы. Автомобиль притормозил, и высокие звуки флейты тотчас привели возницу к жизни. Лицо под шляпой, надвинутой на самые глаза, расплылось в улыбке. Он поприветствовал автомобиль рукой, прикрикнул на своих осликов и, выведя их из равнодушия быстрыми ударами хлыста, заставил сменить сонный шаг на веселую рысь.
Автомобиль умчался, и ослики вместе с возницей немедленно впали в прерванную летаргию. В конце концов спешить было некуда. Солнце печет и поднимается, а у них впереди еще сколько угодно времени — и сегодня, и завтра, и послезавтра.
— Если б жизнь была всегда такой безмятежной! — размечтался Тимоти.
Тем же мыслям приятно предавался и благодушно настроенный с утра констебль Маис Бол, остановившийся на вершине холма, через который переваливала грунтовая дорога из Йоханнесбурга. Он следил за движением на большаке и пребывал после недельного отпуска на ферме в прекрасном расположении духа.
Старший констебль Бильон считает маловероятным, чтобы этот кар с контрабандой подался через Бракплатц, он так и сказал. И было бы очень здорово, если б он просчитался, — это как раз то, что нужно для аттестации Бола на сержанта. Репутация у него отличная. На его счету два задержания серьезных преступников, десяток-другой рыбешки помельче, а приятным дополнением ко всему послужат копии протоколов об арестах за всякого рода незначительные правонарушения.
Когда он заметил дряхлый «бьюик», кативший по дороге из Йоханнесбурга, у него запрыгало сердце. Он ударил кулаком в ладонь и сжал костяшки своих сильных пальцев. У него клубками вздулись вены на руках и напряглись сухожилия, он чувствовал, как бешено бьется пульс на широком запястье. Чудовищные по силе и размерам кисти рук были предметом его особой гордости. Они вывели его в люди. Благодаря им он усвоил ту манеру драться, от которой, собственно, и пошло его прозвище. Еще ребенком, впервые обглодав початок жареного маиса и примерив в кулаке крепкую, твердую кочерыжку, он почувствовал, что сделал важное открытие — початком можно драться. Сколько радости оно ему принесло!
И сейчас, выжидая момент для атаки, он полез в карман, где всегда был припрятан початок маиса. Он поднес его к зубам и стал обгладывать. Он весь ушел в это занятие, вся его личность, казалось, сосредоточилась, сжалась в один огромный кулак, державший у могучих челюстей початок маиса. И только голубые, щурившиеся на ярком солнце глаза неотрывно следили за черной движущейся точкой на дороге…
Маису было пятнадцать лет, когда он в первый раз одолел настоящего взрослого человека — клерка из Йоханнесбурга, тот приехал в Бракплатц устраивать какие-то дела с бензином. Они столкнулись с ним в переулке за отелем.
Может, этот городской пижон воображал, что мальчишка должен уступить ему дорогу. Ну, а Бол думал иначе. У него все прямо закипело внутри, когда он увидел этого франта. Он и задел его плечом. Тот, городской, с отвращением посторонился и процедил: «Косоглазый». Бросив початок, Бол развернулся и с криком: «Ах ты поганый англичанишка!» — ударил того кулаком. Прямо в острый, до синевы выбритый подбородок.
Клерк позабыл все свои манеры и тоже накинулся на Бола с кулаками, а у самого страх застыл в глазах. И драться, видно, не умеет. Да он трус, обрадовался тогда Бол, баба пугливая! Ну и стукнул того еще раз, сам восхищаясь, как это у него здорово получилось.