— Ясно тебе? — негодует Темно-Синий, замолкая на минутку, чтобы перевести дыхание.
— Но я же ничего не сделал! Я и парой фраз с ней не обмолвился…
— Не притворяйся! — гневно прерывает его Темно-Синий. — Я прекрасно знаю, что ты пытался сделать. Кстати, как ты собирался поступить с этими фотографиями?
— С к-какими ф-фотографиями? — не понимает Голубоглазый.
— Даже не пытайся мне врать! — Темно-Синий вытаскивает из внутреннего кармана пачку снимков. — Вот эти фотки ты отщелкал и проявил прямо здесь, в своей мастерской…
— Откуда ты взял их? — удивляется Голубоглазый.
Темно-Синий наносит ему очередной удар кулаком.
— Совершенно неважно откуда. Но если ты еще хоть раз окажешься поблизости от нее, если заговоришь с ней или напишешь ей — да, черт возьми, если ты хотя бы на нее посмотришь! — я заставлю тебя пожалеть о том, что ты появился на свет. Учти, это последнее предупреждение…
— Пожалуйста, не надо! — хнычет наш герой, вскинув руки и пытаясь заслониться от новой атаки.
— Я слов на ветер не бросаю. Убью гада…
«Если я первым тебя не убью», — думает Голубоглазый и не успевает предпринять никаких защитных мер. Ненавистный запах гниющих фруктов комом встает в глотке, заполняя все его существо оранжерейной вонью; страшная боль копьем пронзает голову; у него такое чувство, будто он умирает.
— Пожалуйста…
— Ты, главное, не ври мне. И держись от меня подальше.
— Не буду я врать, — задыхаясь, отвечает Голубоглазый, ощущая во рту вкус крови и слез.
— Да уж, не стоит, — ворчит Темно-Синий.
Голубоглазый лежит на ковре, голова кружится; он слышит, как хлопнула входная дверь, и осторожно приоткрывает глаза. Темно-Синий исчез. Но встать Голубоглазый боится, он выжидает, пока не убеждается, что рев машины непрошеного гостя затих вдали. Лишь после этого он медленно, осторожно поднимается и бредет в ванную комнату изучить полученный ущерб.
Ничего себе! Нет, черт возьми, каково?!
Бедный Голубоглазый! Нос сломан, губа рассечена, глаза заплыли так, что их почти не видно. Спереди на рубашке кровь, из носа кровь все еще капает. Ему очень больно, но стыд куда хуже боли; а еще хуже то, что он ни в чем не виноват. В данном случае он действительно абсолютно невиновен.
«Как странно, — размышляет он, — я совершил столько грехов, но мне удавалось избежать наказания, а в этот раз, когда я ничего плохого не сделал, на меня почему-то обрушилось наказание. Это карма. Кар-ма».
Он смотрит на свое отражение в зеркале, долго смотрит. И, разглядывая себя, испытывает полнейшее спокойствие — он кажется себе актером на маленьком экране телевизора. Он прикасается к отражению и эхом чувствует боль в реальных ссадинах и ранах. Тем не менее он странно далек от человека в зеркале, словно там — лишь реконструкция давних событий, нечто, произошедшее с кем-то иным много лет назад.
«Ей-богу, Би-Би, я убью тебя…»
«Если я первым тебя не убью», — думает он.
Разве это так уж невероятно? Демоны для того и созданы, чтобы над ними одерживать победу. Но возможно, не с помощью брутальности, а благодаря уму и хитрости. И он уже чувствует, как зарождается в его душе червячок очередного плана. И снова изучает отражение в зеркале, и распрямляет плечи, и вытирает с губ кровь, и начинает наконец улыбаться.
«Если я первым тебя не убью…»
Почему бы и нет?
В конце концов, он ведь уже делал это раньше.
КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕChrysalisbaby: круто вау это все правда?
blueeyedboy: Такая же правда, как все, что я пишу…
Chrysalisbaby: ух ты бедный Голубоглазый я так хочу крепко-крепко тебя обнять
Jesusismycopilot: ОТМОРОЗОК ТЫ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ СМЕРТИ
Toxic69: Да ладно, парень. Разве не все мы этого заслуживаем?
ClairDeLune: Просто фантастика. Голубоглазый! Кажется, ты наконец-то обретаешь способность обуздывать свой гнев. Нам следует обсудить это более подробно, тебе не кажется?
Captainbunnykiller: Клево, чувак! Прям за душу берет! Не могу дождаться продолжения. Хочется узнать, как ты отплатишь ему.
JennyTricks (сообщение удалено).
JennyTricks (сообщение удалено).
JennyTricks (сообщение удалено).
blueeyedboy: А ты настойчива, JennyTricks. Скажи: мы знакомы?
11
Время: 01.37, пятница, 1 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: меланхоличное
Музыка: Voltaire, Born Bad
Ну нет. Это было не совсем так. Но все же довольно близко к правде. Правда — это маленький злобный зверек, который зубами и когтями прокладывает себе путь к свету, понимая, что если он хочет родиться, что-то другое или кто-то другой должны умереть.
Знаете, а ведь я начинал свою жизнь как один из братьев-близнецов. Тот, второй, — если бы он выжил, мама назвала бы его Малкольмом — умер в утробе на девятнадцатой неделе беременности.
Такова официальная версия. Когда мне было лет шесть, мать рассказывала, что я своего братца проглотил еще там, в ее животике, скорее всего, между двенадцатой и тринадцатой неделями внутриутробного развития, осуществляя борьбу за жизненное пространство. Это, кстати, случается гораздо чаще, чем вы думаете. Два тела, имея одну общую душу, плавают в одной среде и борются за право на существование…
Мать сохранила память о нем как о живом в виде украшения на каминной полке — фигурки спящей собаки с его инициалами. В детстве я разбил такую же фарфоровую собачку и солгал в попытке самозащиты, за что и был высечен куском электрического провода. А потом мне сообщили, что я плохой от рождения, что я родился убийцей, что я стал убийцей еще в эмбриональном состоянии, что жизнью я обязан им обоим, что я непременно должен стать хорошим мальчиком и как подобает распорядиться той жизнью, которую украл у своего брата…
Хотя втайне мать гордилась мной. Тот факт, что якобы я проглотил своего брата-близнеца ради выживания, заставлял ее верить в мою силу. Мама презирала слабость. Твердая, как закаленная сталь, она не смирилась бы с тем, что ее сын — законченный лузер. «Жизнь такова, какой ты ее делаешь, — повторяла она. — Если не желаешь драться, значит, заслуживаешь смерти».
Позднее мне часто снилось, что Малькольм — это имя является мне в тошнотворных оттенках зеленого — выиграл схватку и занял мое место. Даже сейчас тот жуткий сон иногда приходит ко мне: бок о бок два крошечных прожорливых головастика, две пираньи, два сердца в одном кровавом сосуде с химическим раствором, шумно протестующие против того, чтобы биться в унисон. И меня терзает мысль: если бы не я, а этот Малькольм остался жив, занял бы он мое место? Стал бы он Голубоглазым?
Или у него был бы собственный цвет? Зеленый, например, который, по-моему, больше подходит к его имени. Я пытаюсь представить себе его гардероб в зеленых тонах: зеленые рубашки, зеленые носки, темно-зеленые школьные пуловеры. Все идентично моим собственным вещам (кроме цвета), все того же размера, словно мир накрыли цветной линзой и моя жизнь тут же приобрела иную окраску.
Цвета играют в жизни огромную роль, они и создают различия. Даже по прошествии стольких лет я следую схеме, заданной матерью. Синие джинсы, синяя куртка с капюшоном, синяя майка, синие носки, даже на кроссовках сбоку синяя звезда. Черный свитер с высоким горлом, подаренный мне в прошлом году на день рождения, так и лежит ненадеванный в нижнем ящике комода, и стоит мне вспомнить о нем и собраться его примерить, как меня прямо-таки пронзает беспричинное чувство вины.
Я будто слышу резкий окрик: «Это же свитер Найджела!» Понимаю, что это неразумно, но так и не могу заставить себя надеть вещь его цвета — не смог даже на его похороны.
Возможно, из-за того, что Найджел меня ненавидел. Он упрекал меня во всех наших проблемах. В том, что из-за меня ушел отец, в том, что ему какое-то время пришлось провести в тюрьме, в том, что его судьба не сложилась. Особенно он негодовал по поводу того, что я любимчик матери. Ну это-то, по крайней мере, было оправданно. Я, несомненно, пользовался ее благосклонностью. Во всяком случае, поначалу. Возможно, из-за моего брата-близнеца, родившегося мертвым, что стало болью ее сердца. Возможно, из-за мистера Голубые Глаза, который, по ее признанию, был любовью всей ее жизни.