— Зачем ты так… Вот Лермонтов, Денис Давыдов, Твардовский… писали в армии…
Ирочка со злостью трясет Мишку.
— Тоже мне Денис Давыдов нашелся! А обо мне ты подумал?! Как я-то три года тебя буду ждать?! Думаешь, легко? Вы там на крейсере плавать будете — а мне уже девятнадцать! Я уже не могу без тебя! Не мужчина ты, вот что я начинаю понимать, не мужчина! Катись в свою армию! А с меня довольно…
Ирочка, всхлипывая, убегает. Мишка порывается бежать за ней, но к нему сзади подходит Кончинский и с силой хлопает по плечу.
— Погоди… Дай ей остыть чуток… Но вообще твои дела швах, парень… Люди искусства ждать не любят и не будут… Им все сразу подавай, натура их такая — я-то знаю… Была у меня, между прочим, во Владике одна знакомая балерина из ДК портовиков! Так умела ждать, но недолго — месяца три, потом уставала… Я тебе как мужик мужику говорю: плюнь и разотри…
Мишка хватает Кончинского за ворот.
— Я вам не мужик, поняли?! Не мужик! И не смейте лезть в мою личную жизнь! Ясно?!
Водолаз Юра медленно подходит к ним, кладет на плечи огромные ручищи.
— Стоп, машина! Отбой! Экипаж на камбуз! Обед.
На мосту зажглись редкие гирлянды лампочек. Отблески света падают на черную воду, высвечивая желто-зеленую глубину. Трехпалубные пассажирские корабли огнецветными островками неудержимо проплывают мимо станции, исчезая в черных вратах моста. Из глубины парка доносятся взрывы хохота, бешеная танцевальная музыка, призрачной летающей тарелкой висит над душным темно-зеленым месивом деревьев диск «колеса обозрения».
Дебаркадер покачивается на волнах, бьется и отыгрывается от волн спасательный катер, расчаленный в тесном загончике, звенит цепью мокрый от брызг пес Осман, янтарно светится в синеньких сумерках одинокая каюта наблюдателя на верху дебаркадера.
Я, точно впередсмотрящий на старинном паруснике, вглядываюсь в темень, поворачиваюсь в разные стороны, втискиваю в глаза твердые окуляры бинокля. Я вижу, как между кораблем и черной полоской неведомой земли на горизонте падают и поднимаются чайки, скользит хищная пирога, слышу дальний рокот боевых барабанов.
Я дозорный на мачте мрачного океанского китобоя: далеко внизу прокатываются под узким, обросшим водорослями и моллюсками днищем корабля пенистые валы, с вызовом смотрит в небо ржавая пушка гарпунщика. Вон далеко-далеко впереди пронзают низкие клочья тумана фонтаны китов.
Я, сигнальщик боевого пограничного катера, сурово оглядываю необозримую свинцовую гладь моря. Горькие брызги бьют мне в глаза, заливают оптику, мешают вглядываться и искать близкую уже цель: «Вижу цель! Право тридцать, десять кабельтов! Тип цели — шхуна!»
Под таинственной каюткой дежурного продолжается обычная жизнь станции. Водолаз Юра зашивает парусной иглой куртку, в светлом проеме медпункта вяжет чулок Нина Ивановна. Механик Кончинский возится со старым подвесным мотором…
К трапу подходят две броско одетые немолодые девушки — Юля и Майя.
— Здравствуйте, морячки! Можно к вам на огонек…
Девушки смеются, будто их кто-то щекочет под мышками. Мужчины оживляются, Нина Ивановна презрительно фыркает и уходит вязать в кабинет. Девушки смеются пуще прежнего и пытаются передразнить походку толстой врачихи.
Механик Кончинский отрывается от мотора и, на ходу вытирая руки, игриво подмигивает.
— Красавицы! Розы на асфальте, бриллианты рабочих общежитий! Пожалуйста!
Водолаз Юра широко улыбается.
— Привет, русалочки… Ну как женихи? Грядут?
Девушки опять смеются.
— Ой, уморили… Женишки… Грядут, да не пригрядут… Гребут, да не пригребут…
Садятся на продавленный диван, снимают туфли Я томно обмахиваются журналами.
— Ноги распухли, просто ужас… Этот Эдик, Майка, мне все пальцы оттопал… Черт лысый…
Кончинский подмигивает.
— Молодость — это радость, боцман! Мы уж грешным делом решили, что вы замуж повыскакивали, забыли наш причал…
— Какое… Дождешься от них замуж, от кобелей этих… Между прочим, Юрик, только в вашу смену кто-то на этой самой вышке торчит, а другие смены только в шашки дуются… Угостили бы кофейком, что ли…
— Кофе им захотелось! Ничего, чайком обойдетесь… Может, вообще борща похлебаете или потолстеть боитесь?
— Ах, напугал… Полнеть — не худеть! Недельку в ночной постоишь, и вся твоя полнота — фьють! У нас работка не ваша — у нас не посидишь…
— А что с танцев так рано прискакали? Вроде еще крутят…
— Пустой вечер. Одни сопляки патлатые… Набрасываются, будто принцы какие заморские… все им сразу подавай… А вот Юльку сейчас один интересный такой дядечка пригласил… Говорит, директором зоопарка работает, обещал гориллу живую показать… Говорит: «Она у меня, как человек, в пиджаке любит ходить, на диване спать… И бананы ест, и апельсины…» Умора прямо… Мы смеялись как зарезанные… Горилла апельсины жрет… ха, ха, умора…