Рябушкин не рассердился, он внимательно посмотрел в лицо Борису и тихо сказал:
— Я тебя так понимаю, голубок ты мой сизокрылый: не хочется тебе свои пёрышки мять и пачкать. Тебе охота сразу порхнуть на курьерском. А помойку пускай другие чистят.
Рябушкин спрыгнул на землю и пошел в голову состава, где громко кричали люди, надсаживаясь над тяжелыми вагонами.
Вернувшись на паровоз, Рябушкин больше не разговаривал с Борисом и всем своим видом старался показать, что не замечает его присутствия.
И это было очень тяжело.
Вечером к паровозу подошел человек с желтым, послетифозным лицом. Покопавшись у себя в кобуре, он не спеша вынул наган и спросил:
— Состав под воинский эшелон будет или нет?
Рябушкин спокойно посоветовал:
— А ты постреляй в небо, по главному начальнику.
Лицо у человека с наганом дернулось и начало нехорошо темнеть. Он поднял руку и…
Вдруг из будки прямо в лицо ему ударила струя воды.
Человек, пятясь, отмахивался от воды. Наконец Борис отвел шланг в сторону.
— Ты, видать, контуженый? — соболезнующе спрашивал Рябушкин. — Да вытряси сначала из нагана воду, а то не выстрелит… Скворцов! — обратился машинист к Борису. — Пропусти товарища к топке, пусть пообсохнет.
Страна, объятая со всех концов пожарами войны, изнемогала в голоде и разрухе. Транспорт должен был помочь армии в ее маневренных бросках туда, где силы врага угрожающе крепли. Транспорт должен был доставлять свежие пополнения фронту, из сытых районов в тощие возить хлеб, руду, уголь заводам. Транспорт не мог этого делать, он был разбит, разрушен. Лучшие люди его ушли на фронт. Среди оставшихся были и те, кто не хотел работать, саботировали, вредили, воровали. Эти люди создали здесь внутренний фронт, и с ними нужно было воевать.
— Но только не так, парень! — говорил Рябушкин полуобнаженному человеку, присевшему у топки. — На фронте все понятно, там врага по форме отличишь, а здесь его тонкой разведкой обличить нужно.
Вздрагивая, человек сказал:
— А эшелоны с ранеными кто в тупик загнал?
— Вот за это, — кротко говорил Рябушкин, — прямо на месте! — и делал движение согнутым указательным пальцем, словно нажимая спусковой крючок. — А в данный момент ты не прав.
Всю ночь на Сортировочной гремели буфера вагонов.
Красноармейцы растаскивали вагоны. Маневровый паровоз в клубах пара с разбегу разбивал заторы.
К рассвету битва была закончена.
Возле перрона выстроился состав. Усталые красноармейцы, забравшись в вагоны, тут же заснули накрепко, — они и не заметили, как высококолесный пассажирский паровоз, бережно осадив эшелон, без сигнала помчал их со станции.
Наступил день. Бориса клонило ко сну.
Рябушкин, насмешливо глядя на Бориса, задорно спросил:
— Ты про изобретение Попова знаешь?
— Знаю, — вяло сказал Борис.
— Ты не перебивай! — рассердился Рябушкии. — Этот Попов, когда изобретал чего-нибудь, от сна совершенно отказывался, минут с десяток вздремнет — и опять за работу. Вон он полной порцией жизни и пользовался.
— А когда спать невмоготу хочется?
— Сон клонит, если у тебя в голове электричества нет. Оно от трения мысли возникает. Ты о чём сейчас думаешь?
— Ни о чём, — сознался Борис.
— А ты думай, — посоветовал машинист. — От хорошей мысли к рукам и ногам энергия бросается, по себе знаю.
Борис стал послушно думать. И вдруг увидел сидящего напротив него в черном сюртуке человека. окруженного тикающими приборами. «Вы Попов?» — спросил Борис неуверенно. Человек поднял седую сухую голову и сказал сердито: «Да, я Попов. А вы кто такой, сонная тетеря?» Он встал и начал вытягиваться и вытягивался до тех пор, пока не превратился в физика Гусева. Гусев протянул к Борису тощую руку и, тряся за плечо, закричал: «Куда вы спрятали мой снаряд, Скворцов? Отдайте мне мой снаряд!» — «Я не брал вашего снаряда». И Борис пытался оттолкнуть от себя костлявую руку Гусева. Гусев рассердился. Он полез в карман, вынул оттуда деревянную ложку и изо всех сил ударил Бориса по лбу.
Борис вздрогнул и ударился головой о кран.
— Так и голову расшибить можно, — сказал Рябушкин, кидая в толку уголь. — Как тебя, однако, развезло, парень!
Паровоз, подпрыгивая, катился куда-то в туманную мглу.
На подножке паровоза сидели два красноармейца, поставив винтовки между ногами.
Борис, потирая лоб, подошел к машинисту и, приняв у нею из рук лопату, начал заправлять топку.
Рябушкин, наклонившись к Борису, шепотом сказал: