— Ошалел, что ли? — строго спросил человек и придвинулся ближе. И, почти лишаясь сознания, движимый какой-то молниеносно возникшей мыслью, Борис закричал, с ужасом показывая в сторону:
— Ой, смотрите, что ж это такое, на самом деле?
Человек машинально оглянулся.
Борис взмахнул рукой и изо всех сил ударил болтом.
Когда подбежали красноармейцы в сопровождении Рябушкина, человек сидел на земле, прижимая к ушибленной голове руку; лицо у него было тупое и удивленное. А Борис, стоя против него с револьвером в вытянутой руке, извиняющимся тоном говорил:
— Я не хотел очень сильно ударить, я просто так хотел ударить.
Спустя несколько месяцев Бориса перевели на обкатку отремонтированных паровозов по маршруту Бескудиновка — Лосиноостровская.
Бросая теперь в топку уголь, Борис надевал синие очки, тщательно разглядывая содержимое каждой лопаты.
Рябушкин лечился после ранения, причиненного взрывом, компрессами из олеонафта. Сидя напротив открытой топки, прогревая тело, он степенно рассуждал:
— Паровоз, Боря, машина крайне несовершенная. Коэффициент полезного действия семь процентов. Это же не машина, а прорва. Девяносто три процента энергии в воздух уходит. За это его судить надо, как расхитителя.
— Да ведь других машин нету, — замечал Борис, передвигая ручку реверса.
— А ты выдумай, разозлись и выдумай, — советовал машинист.
— Ладно, выдумаю, — говорил Борис, чтобы отделаться.
— Что значит выдумаешь? — сердился Рябушкин. — Из пустого котелка щей не нахлебаешься, ты учись!
И Рябушкин своего добился.
Борис узнал, что на базе Комиссаровского училища создан техникум, и поступил туда. Но какими странными показались ему знакомые классы! И даже парта Дубровского, сохранившаяся в целости вместе с картиной морской битвы, вырезанной на внутренней стороне доски, говорила о чем-то очень далеком, таком забытом и вместе с тем очень родном…
Ездить на паровозе и учиться в техникуме было невозможно. Борис поступил на Мытищинский вагоностроительный завод машинистом дизеля.
Прощаясь с Борисом, Рябушкин сказал:
— Помни, Скворцов. Я тебя просто так больше видеть не желаю. Инженером приходи — обрадуешь. Чайку попьем, поразговариваем. — Дрожащими руками он отстегнул от серебряной цепочки толстые часы и, грубовато сунув их Борису, добавил: — Это я тебе, чтоб время помнил. Ступай! — И уже с подножки паровоза крикнул: — Не живи вприглядку да вприкуску. Дуй по главной магистрали — человеком будешь!
С чувством печали и скорби Борис покидал железнодорожные пути.
ГЛАВНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ
— Сейчас я тебя с Михаил Иванычем познакомлю, — сказал Блажкин и плавным движением руки разделил свою бороду надвое.
— Кто это Михаил Иваныч?
— А вот, — и механик торжественно кивнул на дизель, — личность почтенная, сто девяносто сил.
Борис подошел ближе.
Огромный маховик, окруженный проволочной сеткой, беззвучно вращаясь, казалось, висел в воздухе в полурастворенном виде.
— Характер у него кроткий, — пояснил механик, — но капризный, обожает чистоту, на уход отзывчивый, возраст солидный. Примерно мы с ним однолетки! — Блажкин гордо посмотрел на Бориса. — Весь завод током питаем. Главное место, вроде как сердце. Разумеешь, куда попал? — Блажкин вынул гребенку, расчесал бороду, дунул на гребенку и спрятал ее обратно в карман жилета.
Голубой свет электроламп, мрамор распределительных досок, мерное жужжание динамо-машины, похожей на гигантскую улитку, простор и чистота, сверкающая, почти корабельная чистота. Действительно, было чем гордиться.
Механик поплевал на пальцы и, закрутив усы, надменно сообщил:
— У меня здесь в белом халате работать надо. Следующий раз в обыкновенной одежде не пущу.
Борис почтительно обещал сшить себе белый халат.
Конечно, механик немного преувеличивал. В белом халате нужды не было. Изношенная машина частенько фыркала перегретым маслом. Вместо медных щеток на динамо ставили самодельные угольные. Угольная пыль прилипала к промасленной одежде.
Очень часто приходилось останавливать дизель на ремонт. Разобранные части купали в керосине, протирали ветошью, отдельные изношенные детали изготовлялись тут же, на токарном станке, а для бронзовых подшипников имелась в полу специальная литейная форма.
Борису нравились эти ночные часы, когда при свете керосиновых коптилок он вдвоем с механиком копался в теле дизеля, расчленяя его огромные суставы, и потом на рассвете, замирая, следил за первым вздохом поршня. И когда машина приходила в движение и в угольной лампе волосок начинал медленно наливаться краснотой, они оба испытывали одинаковое чувство облегчения и радости, словно только что даровали жизнь близкому и родному существу.