— Я сам мыслить над этим не перестаю. Когда на носилках несли Ивана Павлыча, я все наклонялся и в рот ему дул. Воздуху, дыхания нагнать пытался. Приникну к его холодным губам и дую. Не произнес он этого слова…
— Но почему он о пулемете вспомнил? Может, заело? — настаивал Борис.
— Пулемет в порядке был, мы осматривали, — задумчиво говорил Нефедов. — Ни одного патрона в ленте. — И, немного оживившись, пояснил: — Военный комиссар, когда еще у машины нашей стоял, так он тоже слово обронил, что вот, мол, самолет не тачанка, машина серьезная, а мы «максима», как буденновцы, к бричке приторочили.
«Да где же другой взять?» — спросил Иван Павлыч.
Военный комиссар сказал:
«А почему бы нам с вами не помечтать о хорошем авиационном пулемете? Я думаю, что сокол далеко и смело летает не потому только, что у него хорошие крылья, но и потому, что у него сильный клюв и когти. Как вы думаете?»
Что на это Иван Павлыч ответил, я не слышал: я в это время мотор стал опробовать. Замолчав, Нефедов на некоторое время погружался в раздумье, потом начинал пылко говорить о том, что, если бы сейчас удалось сделать сто самолетов, можно было бы разбить врага на всех фронтах, а если бы еще удалось наладить штук десять больших машин, которые могли бы поднять трехдюймовое орудие, тогда уж совсем все было бы в порядке.
Встречаясь с Костей, Борис подробно обсуждал с ним причину гибели Ивана Павлыча.
— Нужно у пулемета в два раза ленту длиннее делать — тогда патронов хватит.
— Длинная лента запутаться может, — сомневался Костя.
— А я ее спиралью в коробку, как пружину, уложу, тогда не запутается.
— Нужно смерить сначала, какой длины лента у пулемета, — озабоченно предлагал Костя.
— И какие пружины в замке, — подхватывал Борис. — Они, наверное, слабые, потому и осечка.
— А что, если трехствольный пулемет, как твой пистолет, сделать? Вот здорово бы было!
— Я подумаю, — задумчиво произносил Борис и закрывал глаза, чтобы представить себе схему пулемета.
Но Костя решительно поправлял его:
— Мы вместе подумаем.
— Правильно, вместе лучше, — обрадованно соглашался Борис.
Но вместе думать им не пришлось…
Костя сидел за столом, сжав кулаками виски, и с отчаянием смотрел на куцее пламя керосиновой лампы.
Лицо у Кости, осунувшееся, покрытое серыми веснушками, было искажено так, что Борис растерялся:
— У тебя что, зубы болят?
— Нет, у меня не болят зубы, — не меняя позы, произнес Костя, с удивительной тщательностью выговаривая каждое слово.
— Так что с тобой?
Костя положил руки на стол и, внимательно поглядев на Бориса, сказал строго и просто:
— Отца убили, вот! — и снова уставился на лампу.
Борис опустился на стул. Нужно что-то делать, помочь, но как, чем?
Костя повернулся к нему и, кашлянув, спросил:
— Ты меня на поезд устроить можешь?
Борис кивнул головой.
— Сегодня, сейчас можешь? — переспросил Костя. — Тогда пошли.
Он вынул сундучок, обвязанный веревками, взвалил на спину и вышел на улицу.
Снег таял. С голых деревьев капало. Дул теплый ветер. Он прилетел откуда-то с юга, хотя до весны еще было далеко.
Разыскав Рябушкина, Борис попросил его помочь Косте. Вытерев руки паклей, отдав несколько распоряжений помощнику, Рябушкин пошел с ними в дежурку и, обратившись к высокому худому машинисту, по фамилии Марсов, поручил ему довезти Костю до того места, куда ему нужно.
Прощаясь, Рябушкин спросил Костю, зачем он едет.
Костя, отводя глаза, сказал неохотно:
— Отец давно обещал к себе в часть взять.
Рябушкин пожевал губами, потом деловито произнес:
— За отца, значит? Правильно, — и, пожав руку, пошел, волоча раненную во время взрыва котла ногу.
Паровоз сифонил, зияя раскрытой топкой, Марсов кричал на кочегара, показывая ему рукой на часы, висящие на кронштейне вокзала.
— Так ты на фронт? — возбужденно спросил Борис.
— На фронт.
— И я поеду тоже. — Борис решительно взялся за железные поручни паровозной подножки.
Но Костя решительно заслонил ему дорогу.
— А ты не поедешь, ты здесь останешься. Я про Ивана Павлыча помню и в авиаотряд пойду, писать тебе буду, а ты думай. Пистолет свой еще помнишь? Так ты теперь пулемет придумай. Отец мой тебя в письмах оружейником называл, он тебе приветы посылал.
Заревел паровозный гудок. Выбросив сухую струю пара, локомотив медленно пополз, двигая шатунами.
Борис, спотыкаясь, бежал по перрону.
Костя, стоя на нижней ступеньке, крикнул: