Помощник бортмеханика, известный вам ваш друг Костя».
После ремонта в институте снова начались занятия.
Нужно было наверстывать потерянное время, и Борис целиком отдался учебе.
Но пришло третье письмо. Начиналось оно сразу по-деловому:
«На моем самолете пулемет бьет через пропеллер благодаря особому механизму — синхронизатору. Выстрел происходит в тот момент, когда лопасть пропеллера проходит мимо дула пулемета. Правда, иногда механизм отказывает и от пропеллера остаются один щепки. Поставил пока на лопасти броневую защиту. Имеется у них один жучок. Летает он на «хевеланде» с 37-миллиметровой пушкой. Пушка у него, говорят, расположена в развале цилиндров мотора фирмы «Испано-Суиза». А ствол пушки вставлен в полый вал редуктора, на котором вращается пропеллер. Думаю этого жучка сшибить, и тогда все устройство опишу тебе подробнее. У него выстрелы происходят каждые три секунды. Вот я во время этого интервала и ударю. С приветом. Костя».
Взволнованный письмами Кости, Борис в тот же вечер уселся за чертежную доску с намерением одним махом вычертить схему необыкновенного пулемета. Но, измарав несколько листов ватмана, он убедился, что таким способом ничего путного сделать нельзя.
У Бориса возникли сразу две фантастические идеи: создать термический и химический пулеметы.
Вместо ударного механизма он предполагал вделать в замок нечто вроде паяльной лампы, пламя которой должно было пульсировать и своим прикосновением взрывать капсюль в патроне, после чего и происходил бы выстрел. Это был термический пулемет. Принцип химического пулемета заключался в следующем: вместо паяльной лампы с узким пламенем устанавливался пульверизатор, тонкой струей подающий особую жидкость, которая, попадая в бескапсюльное отверстие патрона, воспламеняла бы порох.
Находясь в состоянии величайшего возбуждения от своего замысла, Борис хотел немедленно сообщить Косте о своем открытии и не сделал этого только из одного опасения, как бы его письмо не попало в руки шпионов.
Как о величайшем секрете, он поведал Нефедову о своем изобретении, ожидая восхищения и похвал.
Нефедов спокойно выслушал, потом долго задавал различные вопросы, и, когда Борис не смог на них ответить, Нефедов серьезно сказал:
— Вот что, Скворцов, ты думай над этим, выйдет у тебя или не выйдет. Война — дело серьезное, и инструмент, которым на войне пользуются, должен действовать безотказно, иначе человек жизнью расплачивается. А твои горелки и брызгалки — дело ненадежное… Так вот…
Удрученный, Борис ушел от Нефедова.
Но разочарование, постигшее его, было полезным: оно заставило отнестись к работе серьезнее.
С жадностью Борис копался в библиотеках, выискивая в старых комплектах журналов снимки, заметки, содержащие описание авиационного оружия. И хотя все эти материалы относились ко времени империалистической войны, Борис почерпнул немало полезного.
Он научился по снимкам с почти неразличимыми контурами узнавать конструкции пулемета и, дополняя все это своим воображением, вычерчивал их схемы.
Пулемет «максим», действующий путем отдачи, пулемет «гочкис», действующий специальным поршнем, приводимым в движение газом, — все это идеи двигателя внутреннего сгорания. Это Борис уяснил для себя твердо. Задача такого двигателя сводилась к цели выбросить за минимум времени максимум металла.
Но все искания Бориса, направленные к тому, чтобы заставить этот двигатель работать более интенсивно, чем «максим» или «гочкис», не приводили ни к чему.
Совершенная простота технической идеи этих двух пулеметов подавляла Бориса. И он в отчаянии уже готов был полностью признаться в своем бессилии.
Однажды, когда Борис решил уничтожить все чертежи, сломать деревянные макеты пулеметов, наполнявшие его комнату, и в совершенном ожесточении признаться в своей полной бездарности, в эту тяжелую минуту, полную отчаяния и боли, в комнату постучали и сказали, что его кто-то спрашивает.
Борис вышел в кухню. В кухне стоял незнакомый военный. Назвавшись, он сказал, что выписался из госпиталя, и передал Борису записку.
Записка была от Кости. Костя просил навестить его.
В тот же день Борис пошел в госпиталь.
Костя сидел на койке, опираясь спиной на пухлую подушку. Костлявое лицо обтянуто синеватой кожей, шея, как у ощипанного цыпленка, тонкая, жалкая…
Борис с трудом узнал его.
Костя, слабо усмехнувшись, сказал:
— Это меня тот жук подшиб. Помнишь, я тебе писал о нем? Подавился мой «максим» на самом интересном месте. Тут он меня и… — Костя сделал выразительный жест.