Потом он громко спросил:
— А с машиной как у тебя?
Борис ничего не мог ответить.
— Ну, ладно, — успокоил его Костя, — поправлюсь — разберемся. Я сам сначала думал, что это раз-два — и готово.
Сиделка принесла на подносе в толстых фарфоровых чашках какао.
— Ты пей, — угощал с гордостью Костя, — мне оно надоело, я бы кваску выпил. — Наклонившись над тумбочкой, он вынул мешочек сахару и, протягивая его Борису, щедро просил: — Ты больше клади, не стесняйся! Подождав, пока Борис выпил всю чашку, Костя сказал:
— А знаешь, о чем Иван Павлыч хотел в своем последнем слове сказать? — И, притянув слабой рукой голову Бориса к себе, одними губами произнёс. — Нужна длинная очередь, чтобы, как пилой, шаркнуть по всей трассе. Понял? — и торжествующе откинулся на подушку.
Пришел врач. Он подошел к Косте и вежливо сказал:
— Товарищ командир, время для посещения кончилось.
Борис при слове «командир» восхищенно оглянулся на Костю.
— Ну, ладно, иди! — равнодушно согласился Костя. Но, задержав руку Бориса в своей, он тихо попросил: — Ты выйди, а потом вернись, как будто забыл чего-нибудь! — И, слабо улыбнувшись, добавил: — Я так обрадовался, что ты пришел, посиди еще!
С каждым новым посещением госпиталя, с каждым новым разговором с Костей в Борисе все больше росла и крепла уверенность, что дело, на которое толкал его Костя, огромно.
— Ведь ты пойми, — говорил ему Костя, горячо дыша в лицо, — война кончилась, но ты не думай — так вот теперь все хорошо и будет. Нет, братуша, не воюют только с тем, кого боятся, кто сильнее. А нам нужно быть самыми сильными, чтобы нам не мешали. Ты вот хочешь стратоплан для дипломного проекта избрать, а его как из «гочкиса» ахнут, твой стратоплан, — одни щепки полетят. «Чем лучше сад, тем воры злее», — знаешь поговорку? Так вот, послушай! — Костя лез под подушку и, достав тоненькую брошюрку, читал. Потом, показывая обложку, тихо и торжественно говорил: — Ленин. — И, словно оправдываясь, объяснял: — Если б я сам выдумал, то видишь?
Костя пользовался каждым случаем, чтобы рассказать Борису подробности воздушных схваток.
И всегда у Кости выходило так, что победу одерживал тот, на чьей стороне было техническое преимущество.
— Раз я раньше по тебе огонь открыл, и длиннее у меня очередь, и пробойная сила больше, значит, я тебя сшибить должен, — безапелляционно заявлял Костя. — Здесь закон математики, ничего не поделаешь.
— Ну а личная храбрость, ловкость? — возражал Борис.
— Это все психология, — раздражался Костя. — Дон Кихот тоже храбрый был, а насчет психологии, так я тебе просто скажу. Вильгельма Телля помнишь? Поставь его против меня с луком, так я хоть и мазилкой буду, а из винтовки с пятого выстрела ухлопаю, пускай он в тысячу раз меня и метче. Или возьмем Уэллса «Борьба миров»…
— Когда ты это все успел прочесть? — удивился Борис.
— Успел, — усмехнулся Костя. — В госпитале, ты что думаешь, только лекарства глотаем? Так вот представь, у нас завелись лучи, как у них, у марсиан, что бы мы тогда сделали?
Борис улыбнулся, вспоминая свои детские мечты.
— Мы бы, — продолжал горячо Костя, — все оружие со всего мира собрали, сложили в одну кучу и расплавили. После этого сказали бы людям мира: «При каком строе желаете жить: при коммунизме или капитализме?» Ну, те, понятно, что выбрали бы, а кто не захотел быть с нами — будьте любезны, либо работать, как все, либо на дикие острова, к обезьянам, для смеха, посмотрим, кто кого из них там эксплуатировать будет…
Потом Костя замолчал и после длинной паузы задумчиво проговорил:
— Конечно, у капиталистов свои техники есть — и неплохие. Насмотрелся я на их машины — зависть брала. Но только я так думаю: если у них там сто или тысяча изобретателей, то ведь наш рабочий класс больше капиталистов, мы можем выставить десять тысяч и сто тысяч изобретателей. Ведь это наше кровное дело — техника. Оружие нам, как никому, нужно. Значит, мы их в этом деле должны обязательно обставить! — И закончил своей любимой фразой: — Тут уж ничего не поделаешь, закон математики.
Увидев на лице Бориса выражение тоскливого отчаяния, он поспешил утешить:
— Только ты, Борис, не огорчайся. Максим знаешь сколько над своим пулеметом работал? — И торжествующе заявил: — Двадцать лет. А ты сколько?.. Всего ничего. Значит, нечего нос вешать. Мы с тобой еще по-марсиански ударим. Помни: за мной право первого выстрела.