А сколько было мук с металлом! С почти болезненной подозрительностью Скворцов относился к каждому винтику; соскабливая тончайшую стружку, бежал в лабораторию и там испытывал здоровье металла, его породистость, силу его и свойства.
В эти дни для Скворцова все сосредоточилось в машине. И когда в его присутствии говорили о чем-нибудь постороннем, не относящемся к работе, он смотрел на людей изумленными глазами, не в силах постичь смысл их слов.
— Так нельзя, Борис Гаврилович, — говорил механик Батов, — ты же совсем израсходуешься, береги силы!
— За меня не беспокойтесь, — коротко бросал Скворцов и мчался в кладовую добывать с бою лучшие резцы, которые кладовщик, скопидомничая, выдавал с неохотой.
И наконец все детали были изготовлены. Они лежали, новенькие, аккуратные, синевато поблескивая на чистом ложе верстака.
Механик Батов и Скворцов приступили к сборке.
Сборка происходила в тишине, в той многозначительной тишине, которая бывает лишь в операционной.
Сухощавая, стройная машина стояла на станке.
Бережно и торжественно машину отнесли в тир. Скворцов встал перед ней на колени и вдернул ленту. Потом, взявшись за ручки, оглянулся на своих товарищей. Те молча кивнули головами. Скворцов нажал спуск.
Прозвучал одинокий выстрел — и все. Больше ни единого выстрела, хотя изобретатель изо всей силы вжимал палец в холодное железо спуска.
Пулемет молчал.
Скворцов поднялся с колен, движением руки стряхнул пыль с брюк и тоскливо и виновато посмотрел на Батова.
Батов, спокойно выдерживая этот взгляд, сказал просто:
— Что-то не так подогнали, нужно посмотреть.
И пулемет, снова расчлененный, лежал на досках грудой мертвой стали.
И снова расчеты, и снова цех. И снова новые и новые груды деталей…
Началась весна. Ветер, прилетавший из-за леса, приносил теплые и терпкие запахи. Снег бурно таял.
Подпочвенная вода проникла сквозь стены старого подземного тира и затопила его. Новый роскошный тир, сияющий бетонным цоколем, еще не был готов.
Скворцов вместе с механиком сколотил из досок плот и на этом плоту, плавающем в черных водах подземного тира, установил свой пулемет. В тире должны были проходить длительные испытания эталона.
С первых же выстрелов в тире разлетелись от детонации лампочки, с хлюпаньем попадали в воду осколки стекла. Заплесневевший потолок находился так близко над головами людей, что им приходилось передвигаться на своем хлипком плоту в полусогнутом состоянии.
В густой темноте, непроницаемо черной, словно заключенные в гигантский слиток угля, Скворцов и механик ощупью заряжали машину. Холодная, скользкая сырость пронизывала насквозь. Зябнущие руки отогревали в перерывы о горячий ствол пулемета.
Пулемет работал так.
При медленном темпе из его ствола вылетало пульсирующее красное пламя. Темп ускорялся, и из ствола, как из дула паяльной лампы, вырастал почти неподвижный голубой усеченный конус фосфорического цвета.
Пулемет ревел на одной ноте; этот звук не был похож ни на какой другой; такой звук мог издавать только гигантский мотор, работающий на сверхскоростных оборотах, но не огнестрельное оружие.
Но пулемет неожиданно давился и смолкал то посредине, то в начале или в конце очередей, так и не дожевав ленту.
Зажигали свечу, разбирали машину, тщательно запоминали, в каком положении заело детали механизма.
Удушливый угар горячим дурманом проникал в легкие, и голову начинало сводить судорожной болью. От холодной сырости ломило суставы. Тяжелые капли мерно падали с потолка в черную воду, и казалось — это отсчитывало секунды само неумолимое время.
Как прошло лето, Скворцов не заметил. Даже в жару он ходил в валенках: очень болели от ревматизма ноги. Климат в затопленном, старом тире не менялся. С каждым новым днем в машине обнаруживалось все меньше недостатков, и тем придирчивее, тем основательнее и дольше продолжались ее испытания.
Перебрались в новый тир — теплый, просторный, с отличной вентиляцией, оборудованный всевозможной измерительной аппаратурой. Здесь уже можно было не надевать полушубка и шапки, и для Скворцова началась весна, хотя на улице была уже осень.
Горячее, еще не остывшее солнце висело над лесом, окрашенным в яркие горячие осенние цвета.
В один из выходных дней Николай, сын Федора Васильевича, пригласил Скворцова прогуляться с ним за город.