— Вон почта! — показал Тимофей.
Вера Ивановна увидела двухэтажный, темный, с прозеленью дом, в середине провисший, прогнувшийся от старости; крытая наружная лестница вела наверх. К перилам лестницы был подвешен гигантский почтовый ящик с гербом на массивной железной дверце.
Вероятно, всю годовую корреспонденцию Починка можно было поместить в этом ящике.
— Наверх идти?
— Ага.
Поднялись по рассохшимся ступеням; Вера Ивановна старалась не смотреть вниз — зияли меж досками широкие щели, ветерок поддувал, крутясь, летели в двухэтажную пропасть мусор и щепочки… Взбираешься, как матрос на мачту.
Отворили взъерошенную, с клочками войлока дверь. Внутри, в низенькой светелке, не было ни души. Сквознячок заворачивал на стене выцветшие предвыборные плакаты; поперек голого канцелярского стола лежал почтовый штемпель, похожий на законченную кочергу. У окна Вера Ивановна заметила телефон: старинный, на деревянном ящичке, со шнуром, пропущенным сквозь железную цепь.
— А где же люди-то?
Вера Ивановна повернулась, озирая светелку. И тут увидела девочку лет восьми. Невесть откуда возникла эта девочка посреди пустой комнаты — из-под стола вылезла, что ли?
— Ну, где мамка? — спросил у девочки Тимофей. — А Катерина где?
— За пивом побегли… — тоненько сказала девочка, смотря немигающими тревожными глазами в круглых роговых очках.
— Завезли? Пиво завезли?
— Да… — пискнула девочка.
— Ай, — сказал Тимофей с невыразимой досадой. — Паньки-то небось нету, и взять некому! Надо же!..
Вера Ивановна не поняла, при чем здесь пиво, она только догадалась, что снова происходит задержка, опять неурядицы… Вера Ивановна решительно подошла к телефону, сняла тяжелую, неуклюжую трубку. Архаический аппарат даже не тенькнул, глухая пустота была в трубке…
— Не работает телефон?
— И свету нет и телефону, — сказала девочка, оживляясь. — За сводками дядь Виктор на мотоцикле приезжал… Ругались очень. А радио играет, радио совсем не повредилося…
— Ты, четырехглазая, — сказал Тимофей, — беги к Паньке, скажи про пиво. Мне самому некогда.
— Не, я не буду.
— Ступай, говорят!
— Мамка наказывала не уходить. Нельзя мне, я тут караулю.
— И что за народ! — сказал Тимофей. — Что за народ такой несознательный! Мелкий народ, пузатый.
Вера Ивановна еще раз подула в трубку, потрясла бесчувственный аппарат вместе с его ящичком и железной цепью. Ну вот, опасения сбываются… Связь оборвана где-то дальше. Надо быстрей добираться до Шихина, здесь нечего ждать, надежды никакой. Впрочем, как добираться? Вряд ли попутный транспорт найдешь; этот злополучный автобус, теряющий ремни, ходит дважды в сутки: только утром и вечером. Значит, опять пешком…
Вера Ивановна выглянула из окна: деревенская улица, по-прежнему безлюдная, опускалась плавным поворотом под горку, к реке, к снежно-белым поленницам дров. Ни единой телеги не видать, ни машины. Взмахивая тряпичными розовыми ушами, бежит за курицей поросенок, дремлют линяющие гуси в траве. Патриархальный покой и тишина…
Нет, между прочим, тишина все-таки нарушается. У кирпичного здания, похожего на клуб или школу, не умолкает громкоговоритель. Слова то приближаются, то пропадают, относимые ветерком. Что-то знакомое почудилось Вере Ивановне в этих словах; она открыла пошире створки окна, прислушалась… С ума сойти — передавали «Лесные новости»!
«…Здравствуй, Лягушонок! Здравствуй, Ящерка! Как ты поживаешь?»
За сотни километров отсюда, в радиостудии, крутилась сейчас магнитная пленка, записанная полмесяца назад. Последняя работа Веры Ивановны перед отпуском… И теперь вот в деревне Починок, в фантастическом сонном царстве, Вера Ивановна слушала свой собственный голос.
«Лягушонок, а где же твой хвостик? Отвалился? Ага, ага!.. Отвалился! А у меня, у Ящерки, новый хвостик вырос!..»
Глава четвертая
