Примерно через полчаса они подписали контракт, включавший в себя семьдесят четыре пункта.
Совершенно разбитый, Джордж поймал на углу такси. Желтая машина довезла его до угла Сорок второй стрит и Второй авеню. Первое, что он сделал, войдя в квартиру, — взял в руки «Вилладж Нойс» и еще раз просмотрел последнюю страницу, отдел объявлений. Он прочел:
Телефон и адрес. Где-то в Нижнем Манхаттане. Не очень далеко.
Было и еще много других объявлений.
Но того объявления не было.
Не было…
Школа была сущей мукой.
Мотяша, толстая молодая домработница, будила его. За окнами стояла глухая темень. Хрипло гудели заводские гудки.
Десятилетний мальчик не любил эти ранние вставания с мокрыми от дождя стеклами и мутными отблесками уличных фонарей.
Но больше всего он не любил и боялся школы. Мерзостный класс со смешанными запахами хлорки, дурных чернил и небрежно мытых с утра детских тел. Одного в школу его не пускали, а в сопровождении кустодиевской Мотяши ходить было стыдно. Мотяша, белотелая деревенская развратница, водила его в школу «за ручку»: так приказала мама, Лидия Владимировна.
Надо вставать. Оттаивая, плакала сиротскими слезами вязанка дров на медном листе у кафельной печки: из-за сырости директорскую квартиру решили протопить раньше, чем обычно.
Мальчику не хотелось подниматься по скрипучей лестнице на второй этаж в общий туалет. Занимать очередь. Потом мыться, вдыхая ужасные запахи человеческих испражнений… Он пописал в горшок. Почистил зубы и ополоснул лицо у рукомойника-мойдодыра на кухне. Эти «вафельные» полотенца…
Сам дом был замечательный.
Голубой деревянный особняк выходил фасадом на мощенную булыжником 12-ю линию Васильевского острова между Средним и Малым проспектами. Дом построил некогда веселый шоколадный фабрикант Жорж Борман. Поставщик двора Его Императорского Величества.
Этот дом мальчик Юра не забудет до конца своих дней.
Два резных деревянных сфинкса кокетливо поддерживали лавровый венок, обрамлявший овальное окно чердака под крышей, окруженной строем точеных балясин — поздний ампир. Ампир во время чумы — предвоенной и военной. Дом построили перед самым концом мирного времени. Мирное время кончилось в роковом 1914-м.
После революции завод, протянувшийся за домом до 11-й линии, и сам дом отдали бывшим политкаторжанам.
Дом заселили заводскими служащими. Первый этаж — директорская квартира (без туалета), большая комната заводского бухгалтера Зайцева с женой. Старорежимно благообразный Зайцев курил трубку с ароматным табаком. Жена его — бывшая «дама из хорошего общества» — разводила на подоконниках экзотические растения, цветы. Иногда она музицировала. Садилась за рояль — и Юра пел модный тогда романс Оскара Строка:
Второй этаж заполняла всяческая политкаторжанская шелупень, а вместе с нею и просто скобари — выходцы из псковских деревень. И еще — размножающаяся за счет вновь появляющихся рахитичных детей семья Дворяновых, а также какие-то Брумеры из Бобруйска, Медущенки из-под Полтавы и безродный Хона Дворсон.
Сонная Мотяша надела после завтрака на Юру тулупчик-поддевку, и они вышли через заводскую проходную на улицу…
С Мотяшей у него были особенные отношения.
Несколько лет тому назад мама, Лидия Владимировна, выписала ее из голодного колхоза. Тощая и испуганная городом двадцатилетняя деревенская девка откормилась и обзавелась свекольно-красными щеками и задом, про который бухгалтер Зайцев говорил, что на него можно ставить самовар с чашками.
Работы по дому у Мотяши было немного. К тому времени, когда Юра возвращался из школы, ей практически делать оставалось нечего. Они вместе обедали, после чего Мотяшины глаза соловели — и она говорила всегда одно и то же: