- Ой, Рафа! - сказала она и поцеловала его. – И твой друг… Кажется, Карлос?
- Клаудио.
На телевизоре, рядом с китайским дракончиком - фотография «святого семейства» на пляже, когда Рафа был еще маленьким: мама, папа, малыш и еще девочка чуть постарше. Дракон смотрел на них так, будто собирался всех разом проглотить.
- У меня по математике четверка с плюсом, - объявил Рафа.
- Правда? Какой ты молодец. Хотите что-нибудь перекусить?
Обед нам приготовила смуглая женщина. Хозяйка осталась в гостиной, с журналом в одной руке и рулеткой в другой, порхая по комнате, как привидение.
(Продолжение следует)».
ХУАНА. Это отвратительно.
ХЕРМАН. Что именно показалось тебе отвратительным?
ХУАНА. А тебе самому так не кажется?
ХЕРМАН. С каких это пор ты стала такой моралисткой? Разве не ты выставляла здесь, в галерее, «экспонаты», от которых глазам больно? Или устраивала выставку надувных кукол? А теперь ты вдруг приходишь в ужас от того, что семнадцатилетний мальчишка думает все, что ему заблагорассудится?
ХУАНА. Не от того, что он думает, а от того, что пишет. Тоже мне - «выставка надувных кукол»! Можно подумать, я тут устроила секс-шоп. Это были просто управляемые куклы. У одной, кстати, было лицо Сталина, у другой – Франко… В этом был смысл. Конечно, для тех, кто хотел его увидеть. Ты должен поговорить с директором…
ХЕРМАН. Допустим, я поговорю с директором. Парня накажут: на неделю отстранят от занятий. Или исключат из школы. Или посадят в тюрьму. Или расстреляют. И что с того?
ХУАНА. …Или посоветуйся с другими учителями этого класса. И вне всяких сомнений – надо поговорить с родителями. Однозначно.
ХЕРМАН. Чтобы они его больше на порог не пустили?
ХУАНА. Нет, с родителями Клаудио, писателя. Ему же психиатр нужен! Он может быть опасен, может причинить вред этой семье. Ты должен все это прекратить, пока не случилось ничего серьезного.
ХЕРМАН. Он просто обозленный мальчишка, больше ничего. Он зол на весь мир. И на то немало причин. Но уж лучше выплескивать свой гнев таким образом, чем поджигать машины. Меня больше пугают другие – вот те действительно опасны. Они ничего не уважают: ни орфографию, ни синтаксис, ни здравый смысл. После Клаудио меньше всего ошибок у двух китаяночек, которые приехали в Испанию всего полгода назад. Последний раз, когда я водил их класс в театр, я не знал, куда глаза девать от стыда. Но не дай бог начать их критиковать – тут же накинется свора пресловутых школьных психологов.
ХУАНА. Ты говоришь о них, как о безликой массе. Познакомься с ними поближе, без предубеждений и заведомых обвинений.
ХЕРМАН. С психологами?
ХУАНА. Да нет, с твоими учениками. (Смотрит на сочинение Клаудио) Или у него какая-то проблема, или он пытается привлечь твое внимание. Какой он?
ХЕРМАН. Всегда сидит за последней партой. Руку не поднимает. Ни в чем не принимает участия. Не создает проблем. По другим предметам особо не выделяется, кроме математики.
ХУАНА. Значит, ты им уже интересовался?
ХЕРМАН. Кажется, ему особенно хорошо дается математика. Ну что, мы идем?
ХУАНА. Люди распахивают перед ним двери своего дома, а он… он просто бессовестный.
ХЕРМАН. Да, странный парень. То есть, по сути, совершенно нормальный парень.
ХУАНА. Ты тоже обычно сидел за последней партой?
ХЕРМАН. Это же лучшее место. Тебя никто не видит, а ты видишь всех.
ХУАНА. Только представь, что эти его сочинения попадут в руки еще кому-то. В некотором смысле, они и тебя компрометируют.
ХЕРМАН. То есть?
ХУАНА. В том смысле, что ты превращается в его сообщника.
ХЕРМАН. Сообщника в чем?
ХУАНА. Ладно, предпочитаешь ничего не замечать – не надо. (Демонтирует другой экспонат. Рассматривает его.) «Искусство для извращенцев»!
ХЕРМАН. (К Клаудио) Я хочу поговорить с твоими родителями. Мне самому им позвонить, или ты передашь, что я их вызываю?
КЛАУДИО. Хотите – звоните. Матери нет, а он к телефону не подходит.
Пауза. Херман выкладывает на стол сочинение с прилагательными.
ХЕРМАН. В этом месте ты употребляешь словосочетание «все равно» - здесь это не прилагательное, а предикатив. (Читает) «Дверь нам открыла смуглая женщина неопределенного возраста, ей могло быть как пятнадцать, так и пятьдесят пять лет, хотя это все равно». И еще в нескольких случаях ты употребил краткие прилагательные, а в одном случае – сравнительную форму: «постарше». Что касается твоего стиля, то у тебя получилась сборная солянка из Германа Гессе и Жюль Верна. Что вполне логично в твоем возрасте, вы же читаете все, что под руку попадется. (Достает из своего портфеля книгу) Держи. Это моя, не библиотечная. Страницы не загибай, переплет не ломай, ничего не подчеркивай.
КЛАУДИО. Мне ее целиком читать? А покороче у вас ничего нет?
ХЕРМАН. Прочти первую страницу. Если будет неинтересно – вернешь.
Клаудио достает несколько исписанных страниц. Кладет их перед Херманом.
КЛАУДИО. Если вам будет неинтересно – вернете.
Клаудио садится за письменный стол с Рафой, они делают упражнения по математике. Херман читает написанное Клаудио.
РАФА. Не понимаю: почему здесь надо менять знак?
КЛАУДИО. Потому что ты уже по другую сторону от знака равенства.
РАФА. А раньше что было?
КЛАУДИО. Раньше «икс» нужно было умножать.
РАФА. Как умножать?
КЛАУДИО. На три.
Рафа непонимающе смотрит на задачу.
Появляется Рафа-отец, одетый в спортивный костюм. Ему трудно говорить, он еще не отдышался после пробежки. Протягивает руку Клаудио.
РАФА-ОТЕЦ. Ты, наверное, Карлос?
КЛАУДИО. Клаудио.
РАФА-ОТЕЦ. Молодцы, парни! Так держать! Работать в команде. Делиться информацией. Распределять ответственность. Делегировать. Я пасую тебе, когда ты под кольцом, ты пасуешь мне, когда меня никто не опекает. Кстати, в восемь будут показывать матч «Гризли» против «Клипперс», в записи. Рафа, может, пиццу закажем? Не хочешь остаться посмотреть… Клаудио?
ХЕРМАН. (Перестает читает читать) Ты что, пародию пишешь?
КЛАУДИО. Почему пародию?
ХЕРМАН. То, как ты описываешь его появление в комнате, его манеру говорить… Ты преувеличиваешь отдельные характеристики персонажа, чтобы вызвать у читателя смех.
КЛАУДИО. Я не преувеличиваю. Он именно такой.
ХЕРМАН. Он не может быть таким.
КЛАУДИО. Могу поклясться.
ХЕРМАН. Это реализм?
КЛАУДИО. Реализм?
ХЕРМАН. Представь, что ты тайком записал бы все на камеру. Было бы то же самое? Как будто ты подглядываешь через дырку в стене? Или же тут есть некая стилизация, абстрагирование?
КЛАУДИО. Абстрагирование?
ХЕРМАН. Ты показываешь то, что видел, или то, что тебе кажется значительным? Самым главным.
КЛАУДИО. Я же не все описываю. Тут нет цвета его спортивного костюма. Потому что мне все равно, синий он или зеленый.
Пауза.
ХЕРМАН. А почему в настоящем времени? Почему ты поменял время?
КЛАУДИО. Потому что это как будто снова там очутиться.
Пауза.
ХЕРМАН. Хорошо, идем дальше.
Продолжает чтение.
РАФА-ОТЕЦ. Не хочешь остаться посмотреть… Клаудио?
КЛАУДИО. Я принимаю приглашение человека в спортивном костюме. Через час мы встречаемся в гостиной, и я с трудом его узнаю: без спортивного костюма он кажется совершенно другим. Но по его манере обращаться с пультом от телевизора я вынужден признать, что да, это он, глава семейства. Он очень хочет, чтобы «Гризли» выиграли. В команде «Клипперс» играет кореец. Это дает ему повод завести разговор о Китае. Во время второй половины к нам присоединяется мать; я не уверен, пришла ли она посмотреть матч или узнать что-то новое о Китае. Вскоре происходит два непредвиденных события: за пять персональных замечаний удаляют Пау Гасоля, а отцу звонят по телефону: ему нужно ехать в аэропорт кого-то встречать.