В первые дни после автокатастрофы, когда жизнь моего брата висела на волоске, а семья непрестанно дежурила возле его постели в реанимации, я разбирался в произошедшем. Существовала ниточка — о которой печальным образом умалчивали, — соединявшая историю моего брата с историями моих посетителей: в каждой из них шла речь о мужественности. Во всех случаях за принятым подростком решением (порожденном склонностью или к самозащите, или к саморазрушению) скрывалось поразительно развитое самосознание, некоторая доля равнодушия, а также ощущение потерянности, отчужденности и одиночества. В середине 1970-х годов все еще слабо понимали, что в жизни юноши существует этап, который канадский активист и ученый Майкл Кауфман затем опишет примечательным: «Необычная смесь ощущения власти и беспомощности, своего преимущества — и мучительной боли»1. Основополагающая, естественная склонность мальчика к общению тогда осуждалась еще больше — то есть не было даже места мыслям о том, будто человек развивается, взаимодействуя с окружающими.
Но поддерживаемое успехом женского движения, мужское также дало побеги. Всего лишь робкие ростки, однако основанные на мысли о том, что мальчикам и мужчинам причиняется значительный ущерб. Воспитатели — родители, учителя, сообщества — прививают традиционные представления о мужественности мальчикам, и это, согласно психологу Уильяму Поллаку из Гарвардской медицинской школы, приводит к «травмирующему уничтожению той среды, которая могла бы стать опорой для мальчика»2. Слишком много мальчиков уже в ранние годы теряют близкую связь с родственниками и избавляются от отголосков эмоций в своей душе. Однажды оторванные от спасительного якоря отношений с семьей, мальчики становятся восприимчивыми к соблазнам современности и перестают осознавать себя как личность.
Именно это я видел, работая в семейном суде, именно это увидел в своем брате и, позднее, замечал в юношах, которым помогал пройти процесс реабилитации. На каждого из них повлияла дарвинистская модель маскулинности, пагубно отразившихся на их развитии, ценностных ориентирах и здоровье.
Я понял, что необходимо действовать. После того разговора с родителями, храня в глубине души память о погибшем брате, я принял предложение занять должность психолога-консультанта в школе для мальчиков; я был уверен, это позволит мне сосредоточиться на новой роли — роли отца, который занимается воспитанием сына. Прошли восьмидесятые, девяностые годы, начался новый век, и параллельно с тем, как из моего сына вырастал мужчина, а из меня — все более сознательный родитель, школа также развивалась. В поисках подходящего плана действий она взялась за воспитание мальчиков с двойным усердием и в итоге создала программу под названием «В интересах мальчиков» (англ. «On Behalf of Boys»). Результатом ее запуска в 1995 году стало создание национального консультативного совета, разработка новых образовательных программ для родителей, а также финансирование масштабных исследовательских проектов.
Если честно, я был обеспокоен будущим моего сына. Все чаще я слышал, насколько мальчикам приходится нелегко: они не успевают в школе и не поспевают за течением жизни; они то в состоянии «войны», то в состоянии «кризиса»3. Мое желание работать лишь усилилось с рождением второго сына. К тому времени стало ясно: мы с их матерью ни за что не сможем всегда ходить за ними по пятам, уберегая от соблазнов, сгубивших многих мальчиков. В итоге я заключил: мы можем лишь бороться за достоинство, целомудрие и будущее других мальчишек таким образом, чтобы это видели наши сыновья.
Ежедневные несчастные случаи — горькая правда мальчишеской жизни. Мальчики из самых разных семей не могут успешно пройти этап взросления, особенно если попытки вырастить из них «настоящего мужчину» сопряжены с проявлениями расизма и нищетой. В журнальной статье 2009 года под заголовком «The State of American Boyhood»[1] психолог Джудит Клайнфелд из Университета Аляски выразила особенное волнение по поводу «отчужденной» молодежи, группы, в которую мальчики попадают в два раза чаще девочек, а представители цветного населения — намного чаще представителей белого. Эти отчужденные подростки из-за половой принадлежности оказываются на периферии образования, трудоустройства и гражданской жизни — путей определенных и измеримых. Более того, даже повзрослев и став мужчинами, многие из них продолжают жить отчужденно. И в мире, где главную роль играют интеллектуальные способности, глобализация экономики и равенство полов, необходимо подходить к воспитанию мальчиков с умом. Сложившаяся модель воспитания, которая не менялась поколениями, уже давным-давно устарела, как бы прискорбно это ни звучало. Том Мортенсон, специалист в области демографии из Национального центра государственной политики и высшего образования, утверждал: «Мужчина не способен легко и просто вписаться в современную жизнь. Все больше мужчин вообще в нее не вписываются, и это ломает их»4.