– А где мы возьмем самолет? – спросил я.
– Сталин даст.
Мы засомневались, но Юрка растолковал нам, что надо написать письмо в Москву в Кремль, и Сталин таким смелым ребятам обязательно даст самолет.
Четыре дня мы сочиняли письмо и сочинили так убедительно, что отказать нам было невозможно. Со дня на день мы ждали ответа из Москвы. Юрка нас спешно начал обучать штурманскому делу и высшему пилотажу. Мы расставляли руки в стороны, включали моторы и жужжа летели по пустырю, по приказу нашего ведущего делая правый вираж, левый вираж, «бочку», «мертвую петлю». После «мертвой петли» мы падали в траву и лежали, отдыхая и готовясь к настоящему полету.
Нетерпение подгоняло нас, и мы стали каждый день встречать почтальоншу тетю Риту еще на углу, но ответ так и не пришел. А может быть, мы не успели его получить, потому что началось такое…
На крыше сарая
Я стоял на крыше сарая, загородив грудь щитом и воинственно подняв над головой саблю. Мне хотелось с кем-нибудь сразиться, но ни Шурка Мотин, ни Юрка не появлялись. Для верности я постучал саблей по щиту – никого.
Я сел на самый край крыши, положил доспехи рядом и принялся болтать ногами. За сараем был пустырь, там росла высокая трава. Из травы прямо мне на ногу прыгнул серенький в крапинку кузнечик. Я его хотел поймать, но он опять упрыгал в траву.
Стало совсем скучно, и когда где-то загудел самолет, я обрадовался: все-таки развлечение.
Самолет летел оттуда, где солнце, поэтому я смотрел, загородившись рукой от солнца. Он становился все больше и больше, и вдруг из него посыпались черные точки. Три, потом еще три и еще. Было ужасно интересно смотреть. Где-то далеко заухало, и все люди, которые шли по улице и щурились от солнца, останавливались и смотрели вверх.
Соседская коза на пустыре перестала жевать траву и начала испуганно дергать худой шеей веревку.
Мне было совсем не страшно. Я увидел другой самолет, из которого тоже посыпались точки, только тут я подумал, что они больше похожи на восклицательные знаки, падающие боком. А потом появился третий самолет, соседская коза выдернула колышек, к которому была привязана, и побежала, мотая бородой, к дороге.
Черные восклицательные знаки падали где-то далеко, и я никак не мог догадаться, что это бомбы. Я ведь никогда их до этого не видел. Мама тоже не видела, но она сразу догадалась, побежала ко мне через двор и крикнула:
– Слазь оттуда!
Но мне не хотелось слезать, и я еще немного постоял на крыше, будто не слышал. И все люди стояли на улице и во дворах и смотрели на самолеты и на разрывы зениток.
Мама стащила меня на землю, а моя сабля и щит остались лежать на крыше.
Осколок
Шурка Мотин, хоть его и дразнят Лягушкой, счастливее меня. Он вообще самый счастливый на нашей улице: у него есть осколок от зенитного снаряда.
– Давай меняться, – предложил я.
– Нет!
Меняться он ни за что не соглашался, но подержать дал. Маленький неровный четырехугольничек металла царапался острыми краями и, если его крепко зажать в кулаке, мог обрезать ладонь.
Я возвратил Шурке драгоценный четырехугольничек и долго ходил вокруг школы, на крыше которой установлены зенитки. Около зениток дежурили девушки-зенитчицы, про них говорили, что во время налета они кричат «мама!», но это, наверное, неправда, потому что мы живем напротив и я сам слышал, как они во время налетов стреляли. Я ходил вокруг и искал в траве осколок, но мне не везло. Я огорчился, тяжело и завистливо вздыхал, и мне даже в голову не приходило, что через несколько дней случится такой налет, после которого на каждом шагу будут попадаться стабилизаторы от зажигалок и осколки весом в несколько килограммов, которые мне и подымать не захочется.
Бог
Бомбоубежище мы так и не построили.
У наших соседей старичков Прозоровских в саду между яблонями вырыта и накрыта сверху толстыми бревнами щель, но бабушка не хотела у них одалживаться, и во время воздушных тревог мы прятались под кроватью в маминой комнате.