Но вместо того, чтобы закрыть калитку, я постаралась распахнуть ее как можно шире. У меня не было какого-то определенного плана, просто открыла и все. Флора, не сбавляя хода, пронеслась мимо меня, а Лайярд прыгал и кричал:
— Закрывай! Закрывай! — хотя поезд уже ушел.
Отец и Генри появились на поле слишком поздно, чтобы заметить, что я натворила. Они только увидели, как Флора мчится по направлению к трассе, и подумали, что я не успела.
Они не стали тратить время на расспросы, вернулись к сараю, взяли ружье и свои ножи и уложили все это в грузовик. Развернув машину, они поехали по полю по направлению к нам, подпрыгивая на ухабах. Лайярд стал их звать:
— И меня возьмите, меня тоже возьмите!
Генри притормозил, и Лайярда взяли. Когда они уехали, я заперла калитку.
Я была уверена, что Лайярд все расскажет. Я размышляла, что же такое со мной случилось. Никогда прежде я не ослушивалась отца, и теперь не могла понять, зачем я это сделала. Флора все равно никуда не денется. На грузовике ее, безусловно, поймают. И если даже сегодня утром ее не найдут, то кто-нибудь заметит ее и позвонит нам сегодня в течение дня или завтра. Поблизости не было необитаемых мест, куда она могла бы убежать, везде находились фермы. К тому же отец заплатил за нее, а нам нужно было мясо, чтобы кормить лисиц, нам нужны были лисицы, чтобы жить. Своим поступком я подкинула работы отцу, который и так работал предостаточно. А когда отец обо всем узнает, он перестанет мне доверять, он поймет, что я не всецело на его стороне. Что я на стороне Флоры, но это не принесет никому никакой пользы, даже ей. Но как бы там ни было, я не раскаивалась. Когда Флора неслась на меня, а я открыла ей калитку, это все, что я могла сделать.
Когда я вернулась домой, мама спросила:
— Что там случилось?
Я рассказала, что Флора сломала забор и убежала.
— Бедный отец, — сказала она. — Теперь ему придется ловить ее повсюду. Ну, тогда до часу дня нет смысла начинать готовить обед.
Она достала гладильную доску. Я хотела все ей рассказать, но передумала, поднялась наверх и села на кровать.
С недавнего времени я старалась поуютнее обустроить свою часть комнаты: накрыла кровать старыми кружевными занавесками, сама починила туалетный столик, приспособив оставшиеся от юбки лоскутки кретона. Со временем я намеревалась поставить какую-нибудь ширму между кроватью Лайарда и своей, чтобы отделить свою территорию. При солнечном свете кружевные занавески казались всего-навсего пыльными тряпками. Мы больше не пели по ночам. Однажды ночью, когда я пела, Лайярд сказал:
— Ты поешь, как дура.
Я все равно допела до конца, а на следующую ночь уже не пела. В принципе в этом больше не было нужды, мы перестали бояться. Мы знали, что в углу всего лишь старая мебель, всякий хлам и рухлядь. Мы больше не соблюдали правила безопасности. Я по-прежнему не спала, когда засыпал Лайярд, и рассказывала себе истории, но даже в тех историях что-то изменилось, произошло таинственное преображение. Рассказ мог начинаться, как и прежде, с захватывающей опасности, с пожара или нападения диких зверей, и какое-то время я еще продолжала спасать людей. Но потом все поменялось, и вместо этого кто-то спасал меня. Это мог быть мальчик из нашего класса или даже мистер Кемпбел, наш учитель, который щекотал девочек подмышками. С этого момента истории стали куда длиннее, потому что кроме всего прочего в них добавился мой внешний вид — какой длины у меня волосы, какое на мне платье. Но к тому времени, когда эти подробности обретали четкие очертания, интерес к дальнейшему сочинительству пропадал.
Грузовик вернулся позже часа. Кузов был накрыт брезентом, что означало, что там мясо. Маме пришлось снова разогревать обед. Отец и Генри в сарае поменяли заляпанные кровью рабочие штаны на обычную одежду. В умывальнике вымыли руки, лица, шеи, поплескали водой на головы и причесались. Лайярд поднял руку, чтобы показать полоску крови.
— Мы застрелили старую Флору, — сказал он. — И разрезали ее на пятьдесят кусков.
— Ничего не хочу слышать об этом, — сказала мама. — В таком виде к столу даже не приближайся. Отец заставил его пойти и смыть кровь.