Метель. Снег течет по карнизу кондитерской лавки. Снег живой и упрямый, он заполняет любую, самую малую выемку, ищет любого, самого малого отверстия, чтобы проникнуть между рамами. Снеговой барьер на стекле растет. Снежинки, цепляясь друг за друга, лезут все выше, выше и вот наконец находят щелочку между рамой и стеклом. Снег течет внутрь непрерывной струйкой. Кувшин и Графин стоят по пояс в снегу.
Г р а ф и н. Я чувствую, как холодеет мое горло. Еще немного, и я не выдержу. Умереть, не познав радостей семейной жизни!
К у в ш и н. Хоть бы ты сдох поскорей!
Г р а ф и н. Грубый мужлан!
К у в ш и н. Ну, мужлан. Зато выживу.
Г р а ф и н. Какая несправедливость! В принципе мы, графины, можем жить вечно. Нужно только одно: знакомство в научном мире. Попасть в музей, стать экспонатом, на худой конец инвентарной единицей... Практически это бессмертие!..
К у в ш и н. Заткнись! Идет кто-то...
Из снежной круговерти появляется Кавалер. Шинель на нем распахнута. Давно нечесанный парик сосульками свисает по обе стороны изможденного лица. Кавалер поднимает башмак над головой. Бубенцы звенят. Но как жалок, как ничтожен этот звук среди рева метели!
К а в а л е р. Отворите! Эй, отворите!
Кавалер стучит в окошко.
К у в ш и н. Чего орешь?
Кавалер задыхается от ярости.
К а в а л е р. Ты... Открывай немедленно.
К у в ш и н. Ладно, ладно, потише, а то последние кружева пообрываем.
Кавалер выхватывает шпагу.
К а в а л е р. Я проткну тебя, подлец!
К у в ш и н. Я непротыкаемый.
Г р а ф и н. Ваше сиятельство, хватит, хватит крови! Такая зима, такая война! Разойдемся мирно, радушно...
К а в а л е р. Мирно? Радушно? Где этот ваш бакалейщик, кулинарщик, фальшивомонетчик?! Я напомню ему вкус моей шпаги! Как видно, он забыл его. Куда спрятали Девочку? Говорите!
Г р а ф и н. Помилуйте, ваше превосходительство, господин Кавалер, никакой Девочки и в помине не было! Какие сейчас девочки? Мрут как мухи! А что касается хозяина... Он уехал. Эвакуировался, так сказать.
К а в а л е р. Лжешь, подлый раб!
Кавалер ногой отворяет дверь в лавку, вбегает. Лавка ходит ходуном.
К у в ш и н. Посягает! На честных людей посягает! Сейчас квартального позову. Время военное, долго разбираться не станут. Раз посягает - к стенке!
На пороге Кавалер. В руке его два башмака.
К а в а л е р. Она была здесь. Была несчастная. Что он с ней сделал? Скажите!
Г р а ф и н. Идите, ваше благородие, идите... Никакой Девочки тут нет и не было. Да и зачем ей ходить сюда? Конфетами у нас больше не пахнет. Самим есть нечего. Идите, идите... Тихонечко, спокойненько...
К а в а л е р. А это откуда?
Кавалер показывает башмаки.
Г р а ф и н. Башмаки? Да на базаре что угодно купишь...
К у в ш и н. Чего с дезертиром толкуешь? Сейчас квартального крикну и порядок.
К а в а л е р. Это я дезертир?
К у в ш и н. А то кто же.
К а в а л е р. Будьте вы прокляты!
Яростно хлопает дверьми, лавка содрогается, вылетает стекло из окна, на котором стоят Кувшин с Графином. Графин падает с окна и разбивается. "Гибну!" - кричит Графин, но его уже никто не слышит.
К а в а л е р. Я буду искать! Я еще вернусь! Запомните!
Метель смыкается за его спиной.
К у в ш и н. Ненавижу! Вашего брата ненавижу! Тонкая материя, прозрачный как стеклышко, а поглядишь - той же дрянью налит. Благородный! Вот он, ваш благородный, Ка-ва-лер! С виду - ох, ах, не подступись, а у самого штаны в заплатах, чулки без пяток, штиблеты каши просят. Голь перекатная, а туда же - гордится! Чем гордится?.. Презираю! Голоштанных презираю. Перчатку штопаную норовит в нос сунуть, шпажонку елочную в бок тычет... Дай срок, кончится треклятая зима, найду себе подходящую Кувшиню - рылом чтоб вышла, шея что дышло... Дело заведу, квасом, пивом торговать начну, дом построю, у речки, на горке, чтоб лесок рядом...
Из-за угла, крадучись, словно кот, появляется Кондитер.
К о н д и т е р. Размечтался? На речку захотел? Службу забыл? Вот я вас! Где Графин?
К у в ш и н. Да тут стоит, куда ему деваться... Ой, где ж он? Смотри-ка, разбился, стеклотара несчастная! Кавалерка его пихнул, не иначе!
К о н д и т е р. Туда ему и дорога. Одним дармоедом меньше.
К у в ш и н. Точно. Давно пора. Все в благородные метил, вот ему и влепил благородный-то...
Кувшин хихикает.
К о н д и т е р. Где Кавалер?
К у в ш и н. В хате хулиганил, башмак второй нашел, грозился всяко, побежал девку искать...
К о н д и т е р. Этого ушехлопа я вокруг пальца сто раз обведу. Дело - на ветер, следы метель заметет, а я себе местечко теплое присмотрел. Шутить не привык, еще медалью наградят. Вот увидишь.
К у в ш и н. А я-то как же, хозяин?
К о н д и т е р. Куда я, туда и ты.
К у в ш и н. Вот это по-нашенски!
Метель усиливается. Ветер налетает со всех сторон сразу, раскачивает кондитерскую лавку, отрывает ее от земли и, закрутив штопором, уносит. В белой мгле исчезают Кондитер и Кувшин.
СЛЕДОВ ЧЕЛОВЕКА НЕ ОБНАРУЖЕНО
Обстрел начался рано. Снаряды ложились рядом с нашим домом. "Ирода окаянная!" - выругалась тетя Маша, оделась и ушла. Зато тотчас пришел Васька, который в тихую погоду дежурил вместо нее у ворот. Васька сказал:
- Наш корабль в вилку берут, сволочи.
Иногда снаряды пробивали лед на реке. Тогда мы слышали шум падающей воды и стозвонный грохот льда.
- Очередь в убежище загнали, - ворчал Васька, - теперя хлеба долго не получим...
Наш корабль молчал. Он словно притаился.
- Если попадут, - сказал Васька, - я к мамке бегу, понял...
Когда он это сказал, я почему-то начал считать про себя. Я считал не останавливаясь, торопливо, задавая себе от взрыва до взрыва равные десятки, страшно волнуясь и боясь не поспеть в счете. Васька глядел в окошко, но что он там мог видеть - непонятно. Окошко поросло густым слоем розового снега. Розового оттого, что с улицы пробивалось солнце.
Я все считал.
Потом что-то раскололось снаружи. Солнце било мне прямо в глаза, и ничто ему не мешало. Холод охватил лицо. Запахло дымом.
- Пихай подушку! - кричал Васька. - На!
Я схватил подушку, стал запихивать ее в окно. Осколки стекол, оставшиеся в раме, с треском рвали наволочку.
Я вышел во двор следом за Васькой и увидел снег в черных крапинах. Поднял голову - окно на третьем этаже светилось, точно жерло раскаленной печи. Это была квартира профессора Иванова-Плакучего. Квартира, в которой жил Белый Полушубок. На дворе стояли люди в брезентовых робах и рукавицах. Из-под брезентовых же капюшонов виднелись темно-красные обветренные лица, а один стоял с откинутым капюшоном, и на ушанке у него сверкала золотая "капуста".
- Сам-то дома был? - спросил этот человек.
- С полчаса как пришел вроде, - ответила тетя Маша.
Из парадной вышел моряк. Его лицо было мне знакомо.
- Ну что, Домотканов?
- Детально все сгорело, товарищ лейтенант.
- Детально... Ну что-то хоть осталось?
- Прах, товарищ лейтенант.
- Зола, вы хотите сказать?
- Так точно, прах, - упрямо повторил Домотканов.
Я его узнал. Это был моряк, который привел Верку на корабль, когда у нее украли карточки.
- Прах, прах, - передразнил его лейтенант, - а человек?
- Следов человека не обнаружено! - доложил Домотканов.
Белый Полушубок исчез. Был он в квартире или нет - никто точно не знал. Его не разыскивали, по нем не плакали. Кто же он был? Не в моем воображении, а в жизни? Не знаю. И никогда уже не узнаю.
Лестница усеяна тончайшими черными лепестками. Я поднял один - на нем выпукло проступали буквы. Буквы не сгорели. Сгорели книги. Остались буквы-сироты. И шорох под ногами.
С площадки мы сразу увидели всю внутренность квартиры, потому что дверь сгорела. Домотканов был прав: там вообще ничего не осталось - уголья и прах. Словом, ничего. Уголья жарко светились. Не осталось и кусочка удивительной старинной мебели, где один только буфет был точно сказочный город: с колоннадами, площадками, переходами, лесенками, глухими дворами, таинственными подворотнями, вознесенными к небу - потолку - остроконечными башнями...