- Менгеле хотел увеличить шансы на успех своего замысла, поэтому он и создал столько мальчиков и нашел для всех из них соответствующие дома. И я прикидываю, он может считать себя счастливчиком, если добьется желаемого лишь в нескольких случаях, если вообще не в одном.
- Вы теперь понимаете, - Клаус спросил у Либермана, - почему убивали всех этих людей?
Либерман кивнул.
- Чтобы… я даже не знаю, какое слово тут годится… чтобы подогнать всех мальчиков под один образец.
- Совершенно верно, - согласился Нюренбергер. - Именно подравнять всех, попытаться создать из них Менгеле и в психологическом плане, как и в генетическом.
- В определенном возрасте он потерял отца, - сказал Клаус, - так что ребята должны пережить то же самое. То есть потерять людей, которых они считают своими отцами.
- Огромное значение, - сказал Нюренбергер, - имеет формирование их психики.
- Словно сейф открываешь, - сказала Лена, - Если наберешь соответствующие наборы цифр и будешь правильно поворачивать ручки, двери откроются.
- Пока не произойдет сбой в наборе номеров, - сказал Клаус, - и ручка не повернется, Морковка просто прекрасна.
- Спасибо.
- Да, - согласился Нюренбергер. - Все очень вкусно.
- У Менгеле карие глаза.
Нюренбергер посмотрел на Либермана.
- Вы уверены?
- Я держал в руках его аргентинское удостоверение личности, - ответил Либерман. - Глаза карие. И его отец был богатым производственником, а не гражданским служащим. Сельскохозяйственное машиностроение.
- Он имел отношение к этим Менгеле? - спросил Клаус.
Либерман кивнул.
Нюренбергер, положив себе на тарелку еще порцию салата, сказал:
- В таком случае нет ничего удивительного, что он смог обзавестись оборудованием. Но в таком случае он не может быть донором, если у детей другой цвет глаз.
- А вы знаете, кто глава Объединения Друзей? - Лена спросила у Либермана.
- Полковник по фамилии Рудель. Ганс Ульрих Рудель.
- С голубыми глазами? - спросил Клаус.
- Не знаю. Придется проверить. И данные о его семье, - Либерман смотрел на вилку, аккуратно подбирая с тарелки кусочки моркови.
- Во всяком случае, - сказал Нюренбергер, - сейчас вы знаете, по какой причине были убиты все эти люди. Что вы теперь предполагаете делать?
Несколько мгновений Либерман сидел молча. Положив вилку, он снял салфетку с коленей и расстелил ее на столе.
- Прошу прощения, - сказал он и, встав, вышел из кухни.
- Лена посмотрела ему вслед, перевела взгляд на его тарелку, а потом на Клауса.
- Дело не в этом, - сказал он.
- Надеюсь, что нет, - сказала она, стараясь разделать ребром вилки свой кусок мяса.
Клаус не смотрел на нее, наблюдая за Либерманом, который подошел к книжной полке в другой комнате.
- Это мясо, конечно, тоже великолепно, - заметил Нюренбергер. - И когда-нибудь нам станет доступно мясо гораздо более лучшего качества и более дешевое, благодаря однояйцевому репродуцированию. Оно революционизирует животноводство. И, кроме того, сохранит вымирающие виды, как, например, леопарда.
- То есть вы защищаете эти исследования? - спросил Клаус.
- Они не нуждаются в защите, - ответил профессор биологии, - Они представляют собой всего лишь технику, и, как любая другая техника, она может пойти на пользу и на вред,
- Пока я придумал только два толковых способа ее использования, - сказал Клаус, - которые вы только что упоминали. Дайте мне лист бумаги и ручку, и через пять минут я представлю пятьдесят доводов против.
- Почему ты вечно споришь? - вмешалась Лена. - Если бы профессор сказал, что это ужасно, ты тут же стал бы говорить о животноводстве.
- И совсем не так, - пробормотал Клаус.
- А вот и так. Ты будешь спорить против своих же доводов.
Но Клаус уже не смотрел на Лену, наблюдая за Либерманом, стоящим к нему в профиль, склонив голову к открытой книге, он слегка раскачивался: ну, чисто еврей за молитвой. Хотя не Библия: тут таких книг не держат. Собственная книга Либермана? Где-то там она должна быть. Проверяет, какой цвет глаз у полковника?
- Клаус? - Лена предложила ему еще салата.
Он взял его.
Посмотрев на Либермана, Лена опять вернулась к столу,
- Мне с трудом удастся держать язык за зубами, - сказал Нюренбергер, - относительно того, что я узнал.
- Вы должны, - сказал Клаус.
- Знаю, знаю, но это будет нелегко. Двое из моих знакомых биологов пытались проводить такие эксперименты, но только с кроликами.
На пороге кухни появился Либерман; лицо у него было осунувшимся и пепельного цвета, в руке болтались очки, которые он придерживал за дужку.
- В чем дело? - спросил Клаус, ставя тарелку с салатом.
Либерман обратился к Нюренбергеру
- Разрешите задать мне дурацкий вопрос.
Нюренбергер кивнул.
- Тот, кто дает свои клетки, - сказал Либерман. - Донор. Он обязательно должен быть живым?
- Нет, не обязательно, - ответил Нюренбергер. - К отдельным клеткам не относится понятие «живая» или «неживая», о них можно говорить только «вскрытая» или «невскрытая». Из пряди волос Моцарта - хотя даже не пряди, хватит одного волоска с головы Моцарта - некто, обладающий мастерством и оборудованием, - он улыбнулся Клаусу, - и, конечно, женщиной, - он повернулся к Либерману, - может создать несколько сот малышей-Моцартов. Поместите их в хорошие дома, дайте им соответствующее воспитание и обращение - и в конце концов появятся пять или шесть взрослых Моцартов, которые подарят миру прекраснейшую музыку.
Прикрыв глаза, Либерман сделал неверный шаг вперед и покачал головой.
- Не музыку, - сказал он. - И не Моцарты.
Он вынул из-за спины книгу и показал им ее название: «ГИТЛЕР»: на белой обложке тремя броскими штрихами были изображены лишь усики, острый нос и клок волос.
- Его отец был гражданским служащим, - сказал Либерман, - таможенником. Ему было пятьдесят два года, когда… на свет появился мальчик. Матери было двадцать девять. - Он огляделся в поисках места, куда бы положить книгу и, не найдя такового, пристроил том на одну из горелок газовой плиты. Затем он снова перевел взгляд на присутствующих. - И умер в шестьдесят пять лет, - сказал он, - когда мальчику было тринадцать лет, почти четырнадцать.
Оставив стол неубранным, они расселись в другой комнате. Либерман и Клаус на неубранной постели, Нюренбергер на стуле, Лена на полу.
Они молча смотрели на стоящие перед ними пустые стаканы, на кусочки морковки на тарелках и орешки миндаля. Они смотрели друг на друга.
Взяв несколько миндалинок, Клаус стал подбрасывать их на ладони.
- Девяносто четыре Гитлера, - сказал Либерман, покачав головой. - Нет, - сказал он. - Нет. Это невозможно.
- Конечно, это не так, - пробурчал Нюренбергер. - Просто есть девяносто четыре мальчика, с той же генетической наследственностью, что у Гитлера. Но развитие их может пойти совершенно разными путями. Во всяком случае, большинства из них.
- Большинства, - сказал Либерман. Он кивнул Клаусу и Лене. - Большинство. - Он посмотрел на Нюренбергера. - И кое-кто все же останется, - сказал он.
- Сколько? - спросил Клаус.
- Не знаю, - ответил Нюренбергер.
- Вы сказали, что они могут получить пять или десять Моцартов из нескольких сотен его копий. Сколько Гитлеров может получиться из девяносто четырех? Один? Два? Три?
- Не знаю, - повторил Нюренбергер. - Как я и говорил. И на деле никто этого не может знать. - Он мрачно усмехнулся. - Личностные тесты среди лягушек не проводятся.
- Попробуйте хотя бы прикинуть, - сказал Либерман.
- Если подобранные родители сходны только по возрасту, расе и занятиям отца, то я бы сказал, что перспективы весьма сомнительны. Для Менгеле, я хочу сказать; нас же они устраивают.
- Но не в полной мере, - сказал Либерман.
- Нет, конечно, нет.
- Если бы даже существовал только один такой … - промолвила Лена, - всегда существовала бы возможность, что он… пойдет по правильному пути. По ужасному пути.