- Садитесь, - Уиллок жестом показал ему на диванчик, располагаясь сам на софе. - И объясните мне толком, почему я понадобился нацистам. - Он сел, аккуратно поддернув брюки. - Должен признаться, что вы меня чертовски заинтриговали.
«Р» прозвучало грубовато. Наконец он понял, что смущало его: добродушный Генри Уиллок передразнивал его, имитируя немецкий акцент в английской речи; ничего бросающегося в глаза, но «р» было слишком раскатисто, а звонкие согласные он явно смягчал. Присев на диван, который скрипнул под ним, он глянул на Уиллока, который, расставив ноги и упираясь локтями в колени, с улыбкой смотрел на него, наклонившись вперед; кончиками пальцев он выстукивал дробь по крышке зеленого альбома, лежащего перед ним на столике.
Может, он неосознанно передразнивает его. Случалось, Либерман и сам того не подозревая, начинал подражать интонациям и ритму речи тех иностранцев, для которых немецкий не был родным; и ловя себя на этом, он неизменно смущался.
Но нет, сейчас он был уверен, что хозяин сознательно так ведет себя. От улыбающегося Уиллока исходила какая-то скрытая враждебность. Но чего еще можно было ждать от антисемистки настроенного бывшего тюремного надзирателя, который дрессирует псов, способных перервать человеку горло? Трогательного внимания? Хороших манер?
Ну, он явился сюда не для того, чтобы обрести нового друга. Поставив портфель у ног, он положил руки на колени.
- Чтобы объяснить причину моего появления, мистер Уиллок, - сказал он, - мне придется затронуть некоторые личные интимные моменты, имеющие отношение к вам и вашей семье. К вашему сыну и его адаптации.
Брови Уиллока вопросительно приподнялись.
- Я знаю, - продолжил Либерман, - что вы и миссис Уиллок получили его в Нью-Йорке от некоей «Элизабет Грегори». И прошу поверить мне, - он склонился вперед, - никто не собирается причинять вам хлопоты в связи с этим. Никто не собирается забирать от вас сына или привлекать вас к ответственности за нарушение закона. Все это было давным-давно и не имеет значения, то есть, не имеет прямого значения. Даю вам слово.
- Я верю вам, - серьезно сказал Уиллок.
Потрясающее хладнокровие, если он может так спокойно воспринимать сказанное: он даже не шевельнулся, продолжая сплетать и расплетать кончики пальцев, лежащих на крышке зеленого альбома.
- Элизабет Грегори было не ее настоящее имя, - сказал Либерман. - По-настоящему ее звали Фрида Малони, Фрида Альтшуль Малони. Вам доводилось слышать это имя?
Уиллок задумчиво нахмурился.
- Вы имеете в виду ту нацистку? - спросил он. - Которую выслали в Германию?
- Да, - Либерман приподнял портфель. - У меня тут есть несколько ее снимков. Вы увидите, что…
- Не утруждайтесь, - остановил его Уиллок.
Либерман поглядел на него.
- Я видел ее изображения в газетах, - объяснил Уиллок. - И она показалась мне знакомой. Теперь я знаю, в чем дело. - Он улыбнулся. «Дело» прозвучало как «тело».
Либерман кивнул. (Сознательно ли он так ведет себя? Если не считать попыток подражать его речи, Уиллок был вежлив и расположен к нему). Он распустил ремни, стягивающие портфель, и посмотрел на Уиллока.
- Вы и ваша жена, - сказал он, стараясь как можно правильнее выговаривать слова, - были не единственной парой, которая получила ребенка от нее. Она имела дело с супругами Гатри; мистер Гатри погиб в ноябре.
Теперь на лице Уиллока появилось озабоченное выражение. Его пальцы безостановочно выбивали дрожь по крышке альбома.
- Они стали жертвами нацистов, прибывших в страну, - продолжил Либерман, кладя себе портфель на колени, - бывших эсэсовцев, которые убивали отцов мальчиков, полученных от Фриды Малони. Они убивали их точно в таком же порядке, как и происходило усыновление, и с теми же промежутками во времени. Вы следующий, мистер Уиллок. - Он кивнул. - И скоро они явятся к вам. Но есть и многое другое. Поэтому я обращаюсь за помощью в ФБР и вот почему мне бы хотелось, чтобы вы были под охраной. И более надежной, чем ваши собаки.
Он показал на дверь рядом с диваном: собаки за ней продолжали скулить, но лишь одна или две из них еще утомленно полаивали.
Уиллок в изумлении покачал головой.
- Х-мм, - пробормотал он. - Это так странно! - Он удивленно посмотрел на Либермана. - Убивали только отцов этих детей? Но почему? - На этот раз произношение у него было безукоризненное; он тоже сделал над собой усилие.
Боже милостивый, да конечно же! Вовсе он его не передразнивал, сознательно или несознательно, просто он, подобно ему, постарался справиться с присущим ему акцентом!
- Не знаю… - сказал Либерман.
Его туфли и брюки, присущи, скорее, горожанину, а не человеку, живущему в сельской местности; эта исходящая от него враждебность; собаки, запертые за дверью, чтобы «не мешали»…
- Вы не знаете? - переспросил Уиллок, смахивающий на нациста. - Все эти убийства имели место и фы не снаете причину?
Но убийцам было пятьдесят с лишним, а этому человеку должно быть лет шестьдесят пять, может, чуть меньше. Менгеле? Не может быть. Он в Бразилии или в Парагвае и не осмелится показаться севернее их границ, он не может сидеть здесь, в Нью-Провиденсе, в Пенсильвании.
Он покачал головой: нет, это не Менгеле.
Но Курт Кохлер был в Бразилии и прибыл в Вашингтон. Его имя можно было найти в паспорте Барри или в его бумажнике, как ближайшего родственника…
Из-под альбома вынырнул револьвер и он увидел устремленное на него дуло.
- В таком случае я сам должен вам рассказать, - сказал человек, держащий оружие.
Либерман присмотрелся к нему: несколько удлинить волосы и придать им темный цвет, на верхнюю губу тонкие усики, сделать его помоложе, одеть в мундир… Да, это Менгеле, Менгеле! Ненавистный Ангел Смерти, убийца детей, за которым он так долго охотился! Сидит вот здесь, перед ним. Улыбается. Держит его на прицеле.
- Небеса не простят мне, - по-немецки сказал Менгеле, - если вы так и умрете в неведении. Я хочу, дабы вы доподлинно поняли, что произошло в течение последних двадцати лет. У вас такой остолбенелый взгляд только из-за пистолета или из-за того, что вы узнали меня?
Моргнув, Либерман перевел дыхание.
- Узнал, - сказал он.
Менгеле улыбнулся.
- Рудель, Зейберт и все прочие, - сказал он, - компания беспомощных старых клуш. Они отозвали обратно всех людей только потому, что Фрида Малони рассказала вам о детях. Так что мне пришлось самому завершать работу. - Он пожал плечами. - Впрочем, я ничего не имею против нее; она дала мне возможность чувствовать себя куда моложе. А теперь слушайте - очень медленно поставьте портфель на пол, положите руки за голову и расслабьтесь: у вас есть не менее минуты или около того прежде, чем я убью вас.
Либерман медленно опустил свой портфель слева от себя, прикидывая, что, если ему представится возможность, быстро сместиться вправо и рывком распахнуть двери - предполагая, что они не закрыты на замок - может, собаки, что топчутся с другой стороны, увидев Менгеле с оружием, набросятся на него прежде, чем он успеет несколько раз выстрелить. Конечно, может быть, собаки набросятся и на него; а, возможно, они не тронут никого из них, не услышав приказа со стороны Уиллока (который, конечно же, уже лежит где-то мертвый). Но он не мог не думать об этом.
- Мне бы хотелось, чтобы наше общение продлилось, - сказал Менгеле. - Честное слово, мне бы этого хотелось. Сейчас один из самых волнующих моментов в моей жизни, что, я не сомневаюсь, вы сами понимаете, и если бы мне представилась такая практическая возможность, я бы с удовольствием посидел и поболтал с вами часик-другой. Например, постарался бы указать вам на некоторые гротескные преувеличения в вашей книге. Но увы… - Он с сожалением пожал плечами.