Вместо того чтобы ответить мне, Мэтти принимается за готовый крекер.
Я смотрю на малыша. Он держит печенье обеими руками, откусывая кусочек за кусочком, словно кто-то может его отнять.
Горло сжимается.
Брат глотает, пока я доедаю остатки.
— Мы скоро пойдем покупать школьные принадлежности? — спрашивает он.
— Я ведь пообещала.
А я всегда держу слово, потому что не обещаю невозможное. Например, поездку на Гавайи, машину или деньги на колледж. Хочется посмеяться над тем, какой доверчивой я была, когда мать сказала, будто у меня с детства есть сберегательный счет.
Плевать, даже если меня арестуют, мы пойдем за покупками.
— Нарисовал мне что-нибудь за последнее время?
Мэтти берет еще один крекер, отрицательно качая головой, и не смотрит на меня.
Я прищуриваюсь. У него всегда есть рисунок для меня.
— Где карандаши, которые я тебе подарила?
— Папочка…
— Он тебе не отец.
Из гостиной доносится кашель, следом звук удара пустой пивной банки о другую, и я напрягаюсь. Понятия не имею, зачем вообще лелею эту пустую надежду. Мой отчим не в тюрьме. Мать никогда его не выгонит. В конце концов, он оплачивает аренду.
У нас с Бьянкой один отец, а Мэтти родился шесть лет назад в результате интрижки, длившейся около трех месяцев. Вскоре после этого появился Джон Дракос, который нашел себе удобную систему поддержки. Ему стирают белье, готовят еду, убирают за ним. Мама не хочет возвращаться к тому, чтобы самой оплачивать все свои счета.
Передав Мэтти тарелку, сажусь на корточки и говорю:
— Иди поешь в своей комнате. Закрой дверь.
Брат кивает, уже приученный не задавать лишних вопросов. Я жду, пока он уйдет. Отчим смотрит телевизор. Слышатся автоматные очереди, взрывы, потом его смех.
Еще одна дверь закрывается. Кто-то шагает по лестнице.
— Развлекся там, парень?
Пробираюсь к краю стены, отделяющей кухню от гостиной. Бойфренд сестры, наверное, уходит.
— Если изголовье кровати будет чуть сильнее долбить в стену, оно проделает дыру, — говорит Джон, усмехаясь. — Видать, она хороша.
— Господи, старик, — смеется его друг.
Я выглядываю из-за угла. Парень Бьянки открывает входную дверь и выходит.
— Больной ублюдок.
Пацан довольно рассудительный, чтобы понять, от кого хорошего не жди, и все же он оставляет свою девушку и ее младшего брата с таким человеком.
Снова вспоминается Хоук и то, как он вынес меня из «Ривертауна», подальше от дорогих ему людей. Почему-то мне кажется, что он не оставил бы свою девушку в таком доме.
Открываю ящик рядом с холодильником, перебираю гвозди и отвертки разного размера. Наконец-то найдя длинную деревянную ручку, достаю молоток, прячу его за ногу и иду в гостиную.
Я встаю перед отчимом, загородив телевизор.
— Мэтти не спит. Никто не приготовил ему ужин, — говорю ему, не обращая внимания на его дружка, сидящего слева.
Джон невозмутимо смотрит на меня. Он всего на семь лет старше моей матери, но жизнь его сильно потрепала. Кожа вокруг глаз и на лбу испещрена морщинами, ему постоянно приходится бриться, а его черные волосы всегда сальные. Зато без седины. Отчим не толстый, и у него есть работа, так что в наших краях он считается выгодной партией.
— Где его карандаши для рисования? — требовательно спрашиваю я.
Джон лишь смеется, опустошая банку пива.
— Думаю, у тебя сейчас имеются заботы поважнее, девочка. — Протянув руку, он ставит пиво на стол у себя под боком. — Проваливай отсюда.
Я не сдерживаюсь. Шея и лицо вспыхивают. Мне тошно от всего этого. Ненавижу его. Ненавижу такую жизнь!
Замахнувшись, обрушиваю молоток прямо отчиму на руку.
Если уж мне светит тюрьма, то зачем мелочиться? Давно хотела это сделать. Подхватив его пистолет, который просто лежит на тумбочке, бросаю молоток и взвожу курок.
— Твою мать, — рычит Джон, потирая руку. Его средний палец в крови. Он смотрит на меня, внезапно протрезвев. — Это уже не твой дом. Тебе больше некуда идти, да?
Я лучше буду на гребаных улицах спать. Не впервой. Однако понимаю, что забрать с собой брата и сестру не получится.
— Ты труп. — Его губы искривляются в мерзкой улыбке, пока отчим пытается перевести дыхание. — Сама знаешь. Я — все, что у тебя есть. Поэтому ты вернулась.
Моя рука дрожит.
В глазах Джона не остается и следа от боли, причиненной мной. Успокоившись, он наклоняется вперед и шепчет:
— Я — все, что у тебя есть.
Мне было на год меньше, чем Бьянке сейчас, когда он в первый и последний раз попытался что-то со мной сделать. В результате Джон лишился половины мочки уха. Но именно меня тогда забрали из дома, арестовали и несколько недель подвергали психологическим экспертизам, пока я не выяснила, что мама не ждет моего возвращения. Меня дважды забирали из ее дома. В обоих случаях я была не виновата. Черт побери, я всего лишь среагировала на происходящее, в то время как ей было все равно.