Она — бомба замедленного действия. Теперь полиция основательно сядет ей на хвост. Я не могу бросить Аро на произвол судьбы. Ведь моя задница тоже на кону.
— Позволь мне взглянуть, — говорю, сев на табурет перед ней, и открываю аптечку.
Кровь капает с ее пальцев, кисть свисает с края стола, а предплечье лежит перед моей клавиатурой.
Удивлен, что мне удалось вернуть ее в убежище, хотя она вряд ли вообще осознает реальность произошедшего… и ее поступка.
— Аро? — зову тихо. Она смотрит на стол. Точнее, сквозь него. — Дай мне осмотреть твою руку.
Осторожно разрываю маленькую дыру в рукаве ее толстовки. Порез от когтя молотка-гвоздодера небольшой, но глубокий. Не теряя времени, натягиваю перчатки, обрабатываю кожу дезинфицирующими салфетками и снимаю колпачок с медицинского клея. Девушка даже не вздрагивает, когда я свожу края раны и наношу лечебное средство.
— Это был твой отец?
Не получив ответа, пытаюсь посмотреть ей в глаза, однако они скрыты за волосами. Ее голова опущена.
— Кроме членов семьи об этом месте никто не знает, — уверяю я. — Здесь ты в безопасности.
У меня не было возможности изучить ее досье, поэтому, когда я последовал за ней в Уэстон, не предполагал, что она поедет к семье. Надеялся, что Аро вернется в гараж Грин Стрит. Тогда бы я попробовал разузнать что-нибудь, найти зацепки, которые можно использовать против них. Но, увидев ее с маленьким мальчиком, сразу понял — он ее родственник.
Я не слышал подробностей их разговора с мужчиной в гостиной, но заметил ее напряженную позу. А когда Аро наставила на него пистолет, стало ясно: дело — дрянь. Это все, чем она занимается? Дерется?
Аккуратно сжимая порез, даю клею время подсохнуть. До сих пор не пойму, осознает ли девушка мое присутствие.
— Я не хотел тебя обидеть тем, что сказал ранее. — После этих слов иду на попятную. — А может, и хотел.
В тот момент я говорил серьезно, подразумевая, будто знаю ее, лишь потому, что она из Грин Стрит, бедная и живет в Уэстоне.
Вновь ищу глаза Аро.
— С моей стороны было паршиво так думать, я был неправ.
Дилан чуть не врезала мне по яйцам, а моя мать точно бы врезала, если бы услышала от меня подобное невежество. Родители таскали меня по всей планете, чтобы я научился видеть людей. Чтобы умел в два раза больше слушать, чем говорить. Они знали, что нас формирует наше окружение, что травмированные люди причиняют боль другим. Мама и папа жили так, чтобы я никогда не испытал подобной безысходности, поэтому начали показывать мне мир еще до того, как я научился ходить. Чтобы я получил богатый жизненный опыт, даже если он не всегда бывал личным.
Сын, которого они воспитали, никогда бы не сказал такого.
— Ты же знаешь, что способна изменить свою жизнь, да? — говорю, желая получить больше информации о том мужчине. — Тебе не обязательно делать то, что ты делаешь. Всякий раз, когда мне кажется, будто все плохо, или если чувствую себя дерьмово, я напоминаю себе — бывает гораздо хуже. Всегда. Есть беженцы, спасающиеся от войн. Люди голодают. Умирают от болезней… — Я накладываю самофиксирующийся бинт поверх клея. — Не мне учить людей жизни, однако мой отец был в похожей ситуации. Он из бедной семьи. В детстве ему приходилось бороться за жизнь. Как и тебе. — Опять пытаюсь встретиться с ней взглядом, но она так и не поднимает голову. — Папа понимал, что может рассчитывать только на себя, чтобы выкарабкаться. А обвинять кого-то в своих тяготах — бесполезная трата времени. — Вытираю остатки крови с ее руки. — И теперь у него есть все. Он добился этого сам, с нуля. Никто ему не помогал.
Аро ничего не говорит. Ненавижу выставлять прошлое отца напоказ, но я рассказал ей далеко не все, через что он прошел. Сомневаюсь, что он вообще в курсе, насколько хорошо я осведомлен.
Хотя папа — живое доказательство. Выбраться возможно.
Я снимаю перчатки, выбрасываю их и складываю принадлежности обратно в аптечку.
— Должно зажить нормально. — Протягиваю девушке пузырек «Адвила». — Немного ибупрофена, если понадобится.
Вдруг я замечаю кровь на мизинце ее левой руки, которую она держит на бедре. Поднимаю руку, и Аро позволяет мне перевернуть ее ладонью вверх.