Место пастбища для телят издавна отведено обществом в большой и красивой котловине, на берегу реки. Трава там родилась хорошая, — ее за все лето не успевали вытоптать телята, и они паслись покойно.
Ребятишки то спали, развалясь на мягкой траве, то удили рыбу, а то целыми днями барахтались в реке. Иногда они рвали полевые цветы и вечером вгоняли в слободу телят, с венками на картузах.
Егорка ничего не делал, своих прямых обязанностей не исполнял. Он возложит их на Кузьку. Уйдет далеко от стада какой-нибудь шалый теленок, Егорка кричит братишке:
— Кузька, поди подгони вон пестрого теленка, а то неравно не ушел бы во ржи.
Захочет Егорка пить, и хотя студеные ключи бьют из горы тут же, всего в нескольких шагах, но Егорка опять кричит своему подпаску:
— Кузька, сбегай за водой.
Вечером, когда наступит пора гнать скотину домой, Егорка опять приказывает помощнику:
— Собирай, Кузька, телят, пора домой их гнать.
Егорка шибко полюбил свое дело и иногда вечерами хвастался товарищам:
— О, у нас вот как хорошо, страсть. Купайся целый день в реке, только и делов. Мы рыбы одной сколько переловили, много раков.
Иногда Егорка лежал на спине, смотрел в небо и следил за полетом жаворонков.
— Гляди, гляди, Кузька, почесть до неба долетел? Не видать совсем стало.
— А, может, он залетел на небо? — спрашивал Кузька.
— Может-то, может. Чего-ж ему не залететь, только там загорожено, не пролезешь.
— Оно в роде потолка, небо-то.
— Да. Туда только святых пускают. Для них открывают…
Они даже оба с Кузькой поправились за весну, окрепли и выглядели здоровыми и бодрыми мальчиками. Да и как не поправиться? Им теперь, как работникам, давали по два яйца ежедневно, молока, простокваши или творогу, а когда дома варили что — нибудь особенное, сестренка Парашка выносила им в поле обедать. А главное — воля-то какая.
Иногда мать или бабка участливо говорили Егорке за ужином:
— Ох, малый, достанется же тебе с этими телятами! Измучат они тебя. Дай-кось, вот подойдут Петровки, они тебе покажут свою удаль.
Егорка никак не мог понять, как и чем будут мучить его эти ласковые ручные животныя, которые зиму жили в избах и спали чуть ли не вместе с ребятами.
— Ну да, вы наговорите. Ничего они мне не показывают, ходят и ходят себе по травке, а я полеживаю…
Но недолго длилось это беспечное блаженство Егорки, полное свободы и сладкого покоя. Настала и для него тяжелая страдная пора.
Зацвела рожь, распространяя сильный запах, от которого приятно кружилась голова. Телята стали беспокойней махать хвостами и как — то подозрительно и торопливо ходили по лугу. Егорка все — таки ничего не предвидел в этом опасного и иногда сердито приказывал:
— Кузька, поди-ка, вытяни вон черного теленка кнутом, чего он, леший, хвостом — то все мотает да кружится, как полоумный…
Но в одно прекрасное утро сбылись все опасения бабки и матери, и Егорка впервые понял, что телят пасти, действительно, дело далеко не шуточное.
День вставал жаркий и тихий. На небе ни одного облачка. Солнце, как расплавленным золотом, обливало землю лучами; во ржи сверкали зайчики; в небе, распустив крылья, плавали ястребы и коршуны; в воде плескалась рыба, выбрасываясь на поверхность, а в воздухе, как звуки струн, жужжали целые рои мошек. Телята перестали щипать траву, закружились и спешно заходили взад и вперед. Егорка насторожился.
«И впрямь, должно быть, задумали что-то недоброе» — и закричал подпаску:
— Кузька! беги скорее на тот бок, давай загоним их в воду!
Но только — что ребята защелкали кнутами, чтобы сбить телят в кучу и вогнать в реку, как они подняли хвосты и брызнули в разные стороны. Одни побежали на село, другие ударились во ржи, третьи в общественные огороды. Некоторые, как чумовые, то бегали по лугу, а то выскакивали на гору и неслись, куда глаза глядят.
— Кузька! Кузька! беги скорее, заскакивай их! — кричал он братишке, и сам во весь дух ударился ко ржам.
Телята с мутными бессмысленными глазами, с поднятыми на спину хвостами, бегали и мимо него, и навстречу, и перебегали ему дорогу. Егорка, как полоумный, носился, то утопая по горло во ржи, то скача по кочкам, то поднимая пыль по горячей дороге; кричал, ругался и хлопал кнутом.
— Куда вас шут несет, окаянные? Назад! — то визжал, то хрипел Егорка, гоняясь по полю.
Телята не обращали на него внимания и продолжали бегать, вытаптывая и хлеб и луга. Порою он останавливался в бессилии, беспомощно опускал руки, но точно вспоминал что-то и отчаянно выкрикивал: