С краю спал самый старший из ребят — Васька Кутузов, рослый парень лет семнадцати. Рыжий картуз свалился с его головы, черные волосы рассыпались по земле и заиндевели. Около Васьки, плотно прижавшись к нему, спала серая лохматая собака, и когда Филька проходил мимо нее, она открыла один глаз и пошевелила лохматым хвостом.
— Что, Полкан, выспался, — сказал Филька, ласково поглядывая на собаку, — пойдем, лошадей посмотрим.
Собака открыла другой глаз и шлепнула хвостом по земле, как бы говоря: "напрасно, парень, беспокоишься — все в порядке" и спрятала морду в густую шерсть.
Филька присел и стал зорко всматриваться вокруг, где, рассыпавшись, мирно паслись лошади. До слуха его доносился стук копыт, ржавый лязг цепей, которыми сковывали на ночь более лучших лошадей, звон колокольчиков, подвешенных жеребятам.
"Должно-быть, и правда все в порядке, а то бы, ежели какая тревога, Полкан всех перебаламутил. Золотая собака. Попусту не забрешет, но уж и муха не пролетит незамеченной".
На востоке занималась заря. Становилось светлее. Филька сел на свою епанчу и опять стал смотреть в сторону села.
"Эх, теперь бабка наверное печку топит… Заботливая, спозаранку вскочит".
Бабка Василиса хотя и ворчливая, но добрая старуха. Она и подзатыльник даст и за вихор дернет, если не впопад подвернешься под руку, но умеет и найти чего-нибудь для ребятишек. То картофелину сунет горячую, то лепешки кусок, то пенку с молока, а когда на базар сходит — непременно принесет всем по баранку.
В воображении Фильки вставала теплая изба с мягкой соломенной постелью на лавке, и он сладко потянулся.
— Хорошо там теперь, тепло.
Изба Черновых была уже довольно ветхая, с грязными прокопченными стенами, с дырявым скрипучим полом, с засиженными мухами стеклами и вся завалена рухлядью, но для Фильки лучше ее не было. Он всегда чувствовал уют дома, а в особенности ему казалось хорошо там теперь, после десятидневного пребывания в поле, спанья на голой земле и сухоедения.
Филька закрыл глаза и видит дом. Отец в сенях тешет топором какую-то чурку, должно быть, под осевший угол избы подгонять хочет, бабка ворчит и топит соломой печку, мать, подоткнув подол, торопливо бегает на двор, то с ведром помоев для коровы, то готовит месиво поросенку. Проснувшиеся ребятишки лезут к печке и щиплют у бабки горячие лепешки.
— Не лезьте вы, оглашенные! Это для Фильки. Нынче Филька приедет с поля!
Бабка вынимает из печи горшки, от которых идет пар и вкусный запах. Филька тянет носом, точно запах горячих щей на самом деле близок, и облизывается.
"Щи с говядиной"…
Рассвело. На горизонте, пробиваясь сквозь утренний туман, показалось солнце, тусклое и холодное, с бледными лучами. Ребята все еще спали крепким сном беззаботной юности. Только собака встала, сбегала в овраг и села около Фильки.
— Пойдем, Полкан, собирать топку, — сказал Филька подымаясь.
Полкан встал, вильнул хвостом и поплелся за Филькой.
Филька набрал сухого бурьяну и котяшьев, разжег костер.
Ребята стали просыпаться. Первым поднялся Васька Кутузов. Он подпрыгнул от холода, сделал какое-то колено и закричал:
— Эй, молодчики, вставайте! Померзли небось! Идите греться!
— Ребята ежились, кутались в одежду, но после второго крика начали один за другим подниматься, подсаживались к костру, грели заскорузлые руки.
Лица у них были обветрившиеся, серо-землистого цвета, губы черные, потрескавшиеся, волосы свалявшиеся, но взгляд у всех бодрый, веселый. Жили они сурово среди голого поля, подвергаясь всем переменам погоды, спали под открытым небом, ели почти один сухой хлеб; иногда пекли картошку да изредка кому-нибудь присылали из дому пару яиц или бутылку молока, но чувствовали себя хорошо. Необъятный простор, чистый здоровый воздух и полная свобода искупали неудобства полевой жизни, и среди ребят не было ни уныния, ни скуки. Они целыми днями то резвились, изобретая всевозможные игры, то пели песни, то переругивались, а то работали кто что мог и хотел. Васька Кутузов расписывал березовый валек для сестры, вырезая ножом какие-то замысловатые узоры; Фомка Климов плел из тонких веревочек плеть для самодельного арапника; Николка Лаптев строил какую-то особенную трещотку, строгая ножом палки и тонкие дощечки, а Филька вил из пеньки тонкую нескончаемо-длинную веревку для плетения лукошка, наматывая ее на клубок.
— А хорошо около огня-то, — восторгались ребята. — Кто это затопил в рань такую?
— Филька, — сказал Васька, мешая палкой прогоревший бурьян. — Ему нынче не спится; домой задумал.