Выбрать главу

Иногда я ненавижу самого себя. В ярости выскакиваю из будки, будто желая вырваться из своего нутра. Прячусь за джипы и ругаюсь.

– Чего ты хочешь? Ты не хочешь быть богатым и счастливым?!

– Нет!

– Отлично! Ты нищий и несчастный. Так что тебя мучает?

– Что?!

И я замолкаю, потому что не знаю ответа.

 

Вовчик

 

Осенью похоронили маму Шкаликова. Помогали ее подруги-старухи, такие же молчаливые божии одуваны. Сын был пьян, суров, трагичен и никчемен. Может быть, подсознательно он чувствовал, что это начало конца, уже примерялся, как рядом приляжет.

Незадолго до Нового года, ночью, он забрался во двор одной фирмы, которая располагалась в бывшем детском садике. Вовчик хотел спилить маленькую елочку, чтобы продать и выпить. Его избили охранники. Представляю, как в одну сторону летела пила, в другую – “адидасовский” петушок, а в третью расстилалось его долговязое тело. Поделом, наверное. Но они избили его так сильно, что через несколько месяцев у него открылся туберкулез. Полгода он провалялся в тубдиспансере. Порозовел и даже располнел – режим. К лету его выписали.

Я возвращался с пакетами из “Пятерочки”. Группа таджиков что-то делала у “алкоголической” стены нашего дома. Окно Вовчика было открыто, и он сам что-то деловито подтягивал – к электрическому проводу была привязана бутылка. Таджики весело махали ему руками и громко обсуждали что-то на своем языке.

 

Виталик

 

Все друзья знали, что Виталик пишет роман, готовились встретить его, как некоего волшебного родственника, который изменит всю его жизнь, – раскроются стены, и выйдут полуобнаженные девушки с плакатами: Ура! Ты изменил мир! Потрясенное человечество кидает к твоим ногам свои дары! We congratulate you! We love and we appreciate you! ¡Las muchachas de Cuba a tus servicios!

Но это был отвратительный и грязный роман. Он притягивал и потрясал. Ты понимал, что ровно так же поражались люди, читая “Тропик Рака” или “Крейцерову сонату”. А некоторые куски были написаны кем-то третьим, стоящим между Виталиком и Богом, я-то знал, что сам он не мог написать таких верных и трагических слов о человеке и тайнах его. Там действовал герой, очень похожий на Виталика. И как-то так получалось, что ему не находилось места в общей жизни. Там было много безысходного секса и смертельно тоскливого онанизма. Виталик не стеснялся. Он словно бы хотел отвратить нас от себя, но не отвращал – мы и сами такие, только не признаемся никому. И я все больше укреплялся в печальном мнении, что роман не издадут. Он был против мировой толпы. Там не было ни одной заманухи, чтоб хоть как-то потрафить ей, и ни одного момента, чтоб хоть немного высунуться с льстивым криком: ребята, смотрите – я клёвый, я такой же, как вы все, и я переборю обстоятельства, и все мы будем счастливы.

Я сам относил рукопись в одно издательство. Меня встретила кокетливая бабка в душегрейке. Сначала она просто показала какие-то опечатки, типа орфографические ошибки. Потом стала говорить о диалогах: “Я понимаю, что они не могут говорить, как институтки, но”… И в конце много и как-то навязчиво расспрашивала меня об авторе, пока я, наконец, не понял, что она намекает на издание рукописи за деньги самого автора. Я застыл с открытым ртом. Когда рассказал о своей ужасной догадке Виталику, он неприязненно усмехнулся, не поверил, ведь ей жутко интересна личность самого автора!

– Еще и оделся, как писатель-деревенщик! – Он с презрением осмотрел меня.

Я потом перезвонил ей. И она подтвердила возможность издания этой рукописи за счет средств автора, естественно, нигде об этом не упоминая. На моих глазах у несчастного автора вспарывали вены и спускали по капле кровь. Ни фига себе писательство – пиши десять лет и три года, отказывай себе во всем, живи, как бомж, терзай родителей, обманывай и ломай судьбы несчастным, доверчивым женщинам, закрывай глаза свои проклятые на их аборты, а потом еще и плати за то, чтобы тебя просто прочитали. А я и не знал.