– Ну ты же его не бросаешь? Да в таком возрасте отцы и не очень нужны.
– Очень нужны, Вася. Очень.
Потом мы еще пили. За новую жизнь. За возвращение. За удачу. За новых друзей.
Возвращался я в неком сиянии, вокруг меня, словно бы наэлектризованного, нимбом сияли дождинки. Я шутил с ментами и говорил комплименты таджикам и бомжам. Как хороши все люди! Как хороша жизнь! Как уютно горит свет, и все эти проститутки и бомжи будто бы в световых пузырях и нишах. Как прикольно и безмятежно спят в своих стаканах эти пожилые контролеры у турникетов и эскалаторов.
Я бежал вприпрыжку по ярким переходам, скакал по лестницам. Сколько уже километров я отмотал за эти годы – радостных, грустных, порой, казалось, безысходных!?
В дальнем конце вагона сидели молодые ребята – два парня и девушка – тоненькие, в облегающих черных одеждах, наверное, студенты театрального или циркового училища, они разыгрывали пантомиму. Перебрасывали друг другу что-то невидимое, тяжелое и ловили, и постепенно груз этот становился все легче, легче и под конец стал поднимать их под потолок вагона и раскачивать там. Потом они сшивали себя нитями, и если кто-то из них дергал невидимый кончик – все остальные вздрагивали и приближались к нему. Какая красивая, умная и тонкая молодежь! Они вышли на “Рижской”. В абсолютно пустом вагоне я во все горло орал песню: “Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве. Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне-е-е-е… Удачи!”
Старый дед таксист поджидал меня на выходе из метро.
Он с ходу стал жаловаться на засилье “черных” таксистов. Я выслушал и понимающе покивал головой. А потом стал мягко подкатывать, типа, а нет вовсе черных и белых, что надо любить людей, даже через силу и ненависть, и вдруг я понял такую прекрасную вещь, что попросил остановить машину.
– Что такое? Проехали? – испугался дед.
– Вы понимаете, что мир прекрасен?! И это не потому, что я пьян, а потому, что так есть на самом деле, как же я раньше этого не чувствовал?
– А-а, – разочарованно протянул он.
И когда мы подъезжали к дому, словно бы специально, заиграла моя самая любимая песня.
– А можно я посижу, дослушаю? – попросил я. – Я очень ее люблю.
Дед кивнул и стал терпеливо слушать вместе со мной. А потом мы с ним попрощались, почти как родные люди.
Все окна нашего улья были темны. Уже на подходе к своему подъезду я не поверил своим глазам: в темном окне нашей спальни на втором этаже торчала голова Пети.
Сын ждал моего возвращения. Мы смотрели друг на друга. Я ведь что-то обещал ему.
А утром болела голова и вкус опилок во рту. Доехал до “Маяковской”. Выскочил из метро и замер, ослепленный солнцем.
– Как красиво, Тань!
Две девушки стояли на тротуаре. Сестры или подруги.
Поразилась красоте младшая. Она выказала свое восхищение с такой провинциальной трогательностью, что у меня что-то дрогнуло в душе.
Солнце вставало где-то за Кремлем, но сияло и горело все. Окна квартир были освещены так, будто свет шел изнутри, от гигантских люстр. На боковых окнах холодно переливались кляксы и завитушки. Взбухали от серебра жестяные детали крыш и водостоков. Слепо блистали билборды, болтались и взрывались на солнце растяжки и дорожные знаки. Розовели башни вдали. Высоко в небе пропадал и снова вспыхивал клочок дыма. Сиял даже инверсионный след невидимого самолета.
– И такое чувство, как будто мы здесь уже были, да? – вдруг сказала старшая девушка. – Как будто уже все это видели…
Они направились вниз по Тверской, а я свернул в Оружейный, купил молока и творожных колец. Вышел и закурил. В пространстве между переходом и Оружейным все так же стоит очередь менеджеров “Билайна”. Корпоративной маршрутки не было, и чудилось, что это очередь в пустоту, наивная и беззащитная какая-то. Сзади пристраиваются опоздавшие, а передние постепенно растворяются. Они ждали терпеливо, покорно и, казалось, прятали от меня глаза.
– Я понял, – выдохнул я вместе с дымом.
Наша прародина – Красота и Добро. ТАМ нам все рассказали, показали и научили любви. И все мы безошибочно определяем, что есть Красота и Добро, всегда узнаем и приветствуем, но в этом мире и вообще на земле так много некрасивого и злого, что душа устает, все это угнетает ее.
Я докурил и пошел на стоянку. Солнце сияло шаром над головой. Когда я буду идти назад, оно спустится и замрет на уровне моих объятий.