В довершении человеческой комедии моя дальняя московская тётя схватила инсульт прямо за рулём и была срочно госпитализирована. К моему расписанию добавилось кормление её пожилой мамы и посещение больной. Часов в сутках стало явно не хватать, время уплотнилось и закрутилось воронкой, мы с мужем мобилизовали скрытые резервы, расчёт шёл на минуты,… но Тёма жил по своим детским законам и правилам, и нас лихорадило. То мы вдвоём отдельно друг от друга пришли за ним в «Образцова», и я схватив его, что называется на подлёте, поволокла на заседание кафедры в МИНХ, где Тёма с толком провёл время изображая лифтёра с экзотичными для него африканцами. Телефонов сотовых ещё не было, и пока я после кафедры добралась до дома, персонал театра совместно с привлечённой милицией искали нашего пропавшего прямо из зрительного зала сына. В другой раз Артём был посажен в автобус до дома с ключом на шее. Я целеустремлённо нырнула в метро, а сынуля, тут же потеряв полученный на билет пятак, выскочил из автобуса, чтобы попросить у меня ещё, – и оказался один на площади. Советский ребёнок, воспитанный на дяде Стёпе, не растерялся, двинулся к ближайшему милиционеру и радостно заявил: «Дядя милиционер – я потерялся!» Выяснилось, что ребёнок не знает свой адрес в Москве, где работают в Москве родители – тоже не знает, зато знает, в какой школе он учится, и дорогу от школы до дома может найти. Далее с возгласом «Не боись, щегол!» Тёму загрузили в милицейскую машину, доехали до школы, а оттуда уже пешком дошли до дома. Открыли дверь и выяснили, что родителей нет, зато есть хозяин квартиры. «Дядя Стёпа» тут же выяснил личность нашего хозяина и, когда вернулся муж, – а он его дождался воспитующе заметил, что не гоже оставлять ребёнка одного с психически больным человеком, и на следующий день безвозмездно организовал наш переезд в другую квартиру, чистую и опрятную, в которой нашей соседкой оказалась психически адекватная валютная проститутка.
По возвращении в Омск наш сын продолжал радовать нас неизменной живостью характера: писал письма в детские газеты и журналы. Получал ответы. Однажды его даже возили по итогам какой-то викторины в Москву, в Останкино.
Между тем, время шло и мы с мужем решили завести ещё одного ребёнка. Решить-то решили, а он никак не хотел заводиться. Пришлось идти к врачам лечиться, и спустя время под грозные увещевания меня затолкали в больницу с «подозрением» на беременность сроком несколько дней. В обычном районном роддоме меня обидно обсмеяли, обозвали нецензурно профессора из центра «Мать и дитя», но тем не менее вкатили стимулирующие препараты и через неделю меня замутило, и беременность мне подтвердили. Мутило меня три месяца без перерыва и особой ненавистью я прониклась на всю жизнь к жареному гусю, которого неосмотрительно зажарила на новый 1986 год.
В остальном моя беременная жизнь протекала безоблачно за исключением того, что обо мне заботился не только муж, но и подросший 10-летний старший сын. Тёма, проинструктированный отцом, яростно выхватывал у меня из рук килограммовый кулёк с вермишелью, веером высыпая его в лужу на радость благодарно курлыкавшим голубям. Мне покупались килограммовые банки с пюре манго, и я их сладостно поедала, а мои мальчики говорили, что они манго не любят. Мечталось уйти в декрет, как положено, за два месяца. Но… вместо двух месяцев получился один – не могла же я бросить своих дипломников. Рожать поехала к мамочке в Томск в её огромную и перенаселённую сестрой и внуками квартиру. Целый месяц я безоблачно гуляла с моей тоже беременной подругой. Мы ходили в парки, ходили по одноклассникам, и я, и вся родня ждали девочку. Тому были причины. Нас у мамы две дочки, к тому времени у нас на двоих было три сына. Теория вероятности обнадёживала. Конечно, можно было сделать УЗИ, но что-то сдерживало.
Вова, (имя было условием согласия свекрови на вступление в брак ещё за пять лет до рождения ребёнка в честь отчима моего мужа) родился в день рождения своего двоюродного брата, и родственники ликовали, забыв про внучку-дочку. Только я три дня плакала, понимая, что обречена быть той самой мамой с двумя сыновьями. Наверное, сейчас бы сказали, что это была послеродовая депрессия, а тогда я, охрипшая, измученная тяжёлыми родами, со слезами смотрела на голубого лысого мальчика с синими пятками, слабо и невнятно попискивающего, и ничего не чувствовала.