«Сойер, привет….»
Я не хотела отвечать ему через компьютер, о том, что моя Бабуля умерла. Я не могла сказать ему о том, что я мыла машину Бо вместе с ним и играла в бильярд. Мое зрение расплывалось от плача и разговор с компьютером, последнее, что я хотела делать.
Я стерла свой ответ, схватила сумочку и направилась к машине. Я могла лгать самой себе, и говорить, что я не знаю, куда я иду, что мне просто нужно убраться и сесть за руль. Но в глубине души я знала, куда я направляюсь.
Я припарковала свою Джетту в сарае Мистера Барнса. Бо не было дома, а его мать взглянула на меня с обезумевшим выражением и сказала, где я смогу его найти.
Я услышала трактор до того, как увидела. Мои ноги сами пошли на звук. Мне нужен был кто-то, кто поможет мне забыть ужасную правду. Мне не нужны были глупые электронные письма с содержанием о водопадах и медведях. Мне нужен был кто-то здесь и первый, кто мне пришел на ум, был Бо. Он не будет говорить, что все хорошо. Он не будет успокаивать меня. Я нуждалась в нем.
В ту минуту, когда он увидел, что я иду через поле, трактор заглох. Его глаза остановились на мне, и я побежала. Я чувствовала влагу на лице от слез, когда я подбежала к нему. Он спрыгнул с трактора, как раз в тот момент, когда я приблизилась.
Бо поймал меня, когда я бросилась в его объятия. Тихие слезы превратились в громкие рыдания впервые с того раза, когда моя мать сказала, что Бабуля ушла. Он не стал спрашивать. Я знала, что он не захотел бы. Он подождет, пока я буду готова.
Бо
Сам я сел под старым дубом, а Эштон усадил себе на колени. Ее руки сомкнулись вокруг моей шеи, когда она жалобно всхлипывала у меня на груди. Я боялся спрашивать ее, что случилось. Вместо этого я держал ее и ждал. Моя грудь болела с каждым рыданием, что даже делать глубокие вдохи было трудно. Я сидел и ждал, пока она успокоится, чтобы рассказать мне, из кого я должен был пойти выбить дерьмо, кто заставил ее так рыдать. Рыдания сотрясали ее тело, поэтому я прижал ее сильнее. Мое сердце сжималось с каждой дрожью ее тела.
Даже, тогда, когда мы были детьми, я не видел ее расстроенной. В детстве, однажды, кто-то из детей на игровой площадке обидел ее, и я отреагировал, толкнул его лицом в грязь. Меня отчислили на два дня, но это того стоило. Никто не побеспокоил ее снова. Они стали лучше понимать.
Ее рыдания становились все легче, медленнее и нежнее. Я посмотрел на нее, когда она подняла голову от моей мокрой груди. Ее большие зеленые глаза смотрели на меня и, напряжение в моей груди пульсировало болью. Если бы кто-то причинил ей боль, я бы убил их. Если бы причиной этого был Сойер, я бы удавил его. Двоюродный брат он мне или нет, но я никому не позволю заставлять Эштон плакать.
— У моей Бабули сегодня ночью случился сердечный приступ, — прошептала она.
Я этого не ожидал.
— Мне жаль, детка.
— Просто, обними меня, — ответила она
Я бы обнимал ее вечность, если бы мог.
Я осторожно убрал волосы, облепившие ее мокрое от слез лицо и заправил их за уши. Она посмотрела вниз и напряглась, когда наконец, заметила отсутствие на мне рубашки. Теперь моя грудь была пропитана не только потом, но и ее слезами. Я хотел, было что-то сказать, но слова застряли в горле, когда ее рука поднялась к моей груди, и она начала нежно стирать с меня капли влаги.
Я перестал дышать. Я знал, что это было неправильно позволять ей делать это, но я не мог себя заставить беспокоиться об этом. Она поерзала на моих коленях, оседлав меня. Я позволил рукам опуститься до ее талии, когда она продолжала прикасаться к моей груди. Мое сердце начало ухать за ребрами так, что я знал, она должна была это чувствовать. Мне нужно было остановить это.
— Бо, — сказала она.
Я оторвал взгляд от ее рук на моей груди и пристально посмотрел ей в лицо. В ее глазах был вопрос. Я смог прочитать его. Это то, что ей сейчас было нужно? Это было неправильно, вот так, дать ей справиться с ее болью, таким способом, который бы позже нам причинил еще больше страданий. Слезы в ее глазах высохли. Ее рот был слегка приоткрыт, когда она начала глубоко и тяжело дышать. Ах, черт.
— Да, — мне удалось выдавить из себя ответ.
Ее руки оставили меня, и я смог сделать глубокий вдох, чтобы облегчить своим легким сжигание кислорода, когда я понял, почему она перестала сводить меня с ума своими невинными ласками. Глубокий вдох остался в горле, когда она сняла топ. Не отрывая от меня глаз, она кинула свою майку на траву. Я думал, что ничто не может быть сексуальнее, чем Эштон в бикини и, я так ошибался. Эштон, в кружевном белом лифчике, была безусловно, самым сексуальным, что я когда либо видел.
— Эш, детка, что ты делаешь? — просил я хриплым шепотом. Я пытался заставить себя смотреть ей в лицо, чтобы оценить то, о чем она думала, но я не мог оторвать глаз от мягкой загорелой плоти, которую выталкивал из себя лифчик. Я хотел оттянуть это кружево, что было плохой идеей, и впервые посмотреть на ее соски.
— Прикоснись ко мне, — прошептала она. Тот факт, что она была девушкой Сойера, меня больше не волновал. Я не мог сказать ей "нет". Черт, я не мог сказать "нет" себе.
Я провел пальцем линию от ключицы к началу ее декольте. Она громко выдохнула и опустилась на колени, давя мне на член. Она собиралась довести меня до безумия, если она собиралась продолжать это делать. Как будто она могла читать мои мысли и хотела проверить меня, она вновь зашевелила задом у меня на коленях.
— Ох, черт, — застонал я, прежде чем схватить ее лицо и, мой рот накрыл ее.
В тот момент, когда мой рот коснулся ее, мой мир начал вращаться подо мной. Я не мог насытиться. Я сорвал ее лифчик и, мои руки полностью накрыли ее грудь. Громкий стон удовольствия сорвался с ее губ, что чуть было, не заставило меня кончить раньше времени. Два твердых соска прижимались к моим ладоням, и я хотел попробовать их на вкус. Я хотел бы пробовать их на вкус очень долго.
Я потерял девственность в тринадцать лет, и с тех пор у меня было много девчонок, но ничто не готовило меня к этому чувству. Эштон обвила руками мою шею и прижалась голой грудью к моей груди, заставляя меня содрогаться от этого впервые в жизни. Я оставил дорожку из поцелуев от ее рта к уху, а потом вниз по шее. Я оставлял линии поцелуев на ней и трогал ее. Мне нужно было остановиться.
— Пожалуйста, Бо, — сказала она и привстала на коленях, подставляя моему невероятно полному страстного желания рту, свои твердые розовые соски.
Сейчас я был слабаком и, просто вывернут на изнанку, за всю свою жизнь в первый раз. Захватив ртом один ее сосок, я застонал и подался вперед, ближе к ее телу.
— О, Боже, — вскрикнула она, когда схватила меня за руки и сильно их сжала.
Я трепетал. Мне нужно было больше. Мне нужно было остановиться. Мы не должны этого делать. Она была расстроена. Она принадлежала Сойеру.
Я отпустил ее сосок, и сильно зажмурился, чтобы не видеть второй, твердый, маленький, сморщенный, который я еще не попробовал на вкус. Черт побери, пускай все катится к черту. Каким образом я должен был себя контролировать?
Эштон заерзала на моих коленях, и я подумал, что она встала, но ее теплое дыхание щекотало кожу чуть ниже живота. Прежде чем я успел отреагировать, ее розовый язычок облизнул мою татуировку слева, которая была в опасной близости от моей тазовой кости. Я открыл рот, чтобы остановить ее, когда ее руки, побежали вверх, по ноге и обхватили мою эрекцию, и нежно сжали ее.
— Вот черт, — простонал я, не в силах удержаться от ее прикосновения к моему пульсирующему члену. Я не мог больше управлять своим телом. Она каким-то образом поняла, что нужно делать.
Когда она провела пальцем по верхней кромке моих джинсов, мне удалось собрать остатки воли в кулак. Я накрыл ее руки своими и, задержал их. Я не мог позволить ей сделать это. Она пыталась забыться от боли, в удовольствии и как бы сильно я не хотел ей помочь, я не мог. Я был чертовски совестливым, в конце концов. Черт возьми.