- Говорят, Камчатку по второму разу с лица земного сносят, - поддакнула старушка.
- Это оно только так кажется, - пояснил солдат. - Накидали туда зёрнышек немалость, конешно. Однако палит, точно говорю: палит Камчатский люнет! - он докурил трубку, продул её и, пряча в кисет, продолжал: - Оно, бабуся, вишь какое дело получается: супостату штурм во как нужен, позарез. Инакше царь наш молоденький всю Россию созовёт на подмогу, и тогда несдобровать французам и англиканам. Вот они и бьют нещадно - авось где брешь пробьют и в штыки бросятся.
Однако ж и князь наш не дурак тож…
- Это, что ль, главный командующий новый? - перебила его старушка.
- А как же ты думала, бабуся, Горчаков - он похлеще Менылика-изменщика будет.
- Очкастый он, - пренебрежительно ответила собеседница, - да болтливый такой. В народе, знаешь, что говорят? На Дунае турку смешил и сюда, мол, по тому же делу направлен. Одна надежда на Павла Степаныча да страдальцев наших - матросов с солдатушками…
Колька смотрел на серые доски кладбищенской часовни, и ему хотелось закричать:
«Перестаньте, перестаньте говорить об этом побоище!..»
Покачивался тяжёлый деревянный крест на вершине часовни, а может, это плыли облака над ним, медленные и унылые, как заупокойное пение. Мальчик встал и начал спускаться вниз между свежими могилами. Гулкие раскаты боя словно вязли в густом воздухе, пропитанном лампадным маслом и псалмами, - он шёл сквозь это, всё ещё не сознавая, что отца нет.
Мимо кладбища на белой лошади промчался офицер в новеньком мундире. Колька подумал: «Верно, адъютант главнокомандующего». Невдалеке от палаточного городка находился штаб Горчакова. Он прибыл в Севастополь с месяц назад, надеясь воевать успешнее, чем его предшественник. Но уже после неудачной операции под Евпаторией запас бодрости начал иссякать. И перед началом второй бомбардировки Горчаков писал царю Александру: «Положение наше в высшей степени трудно, и одно ослепление неприятеля может поправить дела».
Положение Севастополя было действительно тяжёлым. Неприятелю удалось взорвать две мины у стен четвёртого бастиона. Бастион превратился в хаотическое нагромождение разбитых пушек, догорающих ящиков, рухнувших откосов. Большие потери и разрушения были на третьем и пятом бастионах, на Камчатском люнете.
Огромное количество убитых и раненых. Не хватало орудийной прислуги, снарядов, пороху. К концу бомбардировки в Севастополе остался только неприкосновенный запас снарядов на случай общего штурма. Но нужно было выстоять, во что бы то ни стало выстоять в этом ужасающем грохоте, сорвать неприятелю с таким усердием подготовленный штурм…
Колька шёл по дороге к палаточному городку. Мимо катились телеги и, обрызгивая грязью, проносились всадники. Он посматривал через бухту на Городскую часть, но что-то удерживало его - не хотелось переезжать, какая-то неосознанная боязнь расстаться с отцом теперь у лее навсегда.
Он бродил между разбросанными палатками и жалкими «фурлыгами», собранными из гнилых досок и кусочков фанеры.
Начало темнеть. Бомбардировка, как обычно, к вечеру стихла. Где-то рядом послышалась музыка - сюда давно уже перебрались торговцы с южной части и открылась ресторация для офицеров. Какая-то женщина с громадными ручищами остановилась перед Колькой.
- Ты чей, откуда?
Мальчик угрюмо посмотрел на неё и промолчал.
- Айда к нам, в фурлыгу, с моим отродьем развеселишься! - густым басом пророкотала женщина и потащила Кольку в одну из хибарок.
Трое ребят, один чуть постарше другого, сидели на соломе. Сгорбленная старуха раскладывала на одеяле жалкую пасхальную еду.
- На вот, держи, - женщина протянула Кольке кулич. - Не наешься, так хоть согреешься.
- Дитю на пасху деться некуда - вот свет перекуролесился! - прошамкала старуха.
- Антихристы проклятые! Ведь это в кои времена сошлось, чтоб у нас и у них пасхальная неделя- в один час, а вот же гнева господнего не побоялись - палят и палят, ироды!
Женщина с большими ручищами, верно, дочь этой старухи, грозно взглянула на мальчишку:
- Ешь, ешь, говорю! Ну?
Колька поблагодарил одними глазами и начал жевать серый твёрдый кулич. Старуха, поправив огарок свечи, продолжала монотонно, не обращая ни на кого внимания, словно пророчествуя:
- Вовеки не уходил супостат с земли нашей, чтоб разбит не был. Потому как земля русская такой орех, который ничьим зубищам не раскусить! И на сей раз не видать ему победы, сколько б кровушки христианской не пролилось!..
С того берега вяло доносилась канонада. Где-то рядом бесшабашно наяривала гармоника. И Кольке неожиданно захотелось разреветься, громко, навзрыд.