- Николка! - к нему подбежала Голубоглазка. - Заходь к нам, Николка. - Мальчик поднял на Алёнку печальные глаза и неуверенно сказал:
- Не, я пойду…
Но он не уходит. Куда идти?
- Идём, идём, - просит девочка. - Маманька! - неожиданно звонко кричит она. - Николка пришёл!
Но из комнаты ответа не слышно.
- Заходь, Николка, - умоляюще просит девочка, - маманька тебя давно видеть желают.
Колька потоптался на месте и пошёл вслед за Алён-кой в дом.
В комнате пахло кислым молоком, печёным хлебом и квасом. В углу, освещая иконы, горела маленькая свечка. Под образами стояла скрипучая деревянная кровать. На ней лежала женщина. Что-то знакомое было в её восковом лице, в полуседых прядках, прилипших к морщинистому лбу, в жилистых, протянутых к Кольке руках.
- Поди сюда, сынок, - послышался знакомый голос. Колька подошёл вплотную к кровати. - Давненько ты у нас не был…
Мальчишка всматривался в лежащую и в постаревшей, исхудавшей женщине узнавал и не узнавал Антонину Саввишну.
- Здравствуйте, тётенька…
- Здравствуй, здравствуй, сынок. Что ты так на меня смотришь? Али не признал?
- А маманьку нашу побило - на баксионе, землёй опрокинуло да бонбой задело, когда за ранеными ездила.
Мальчик осторожно присел на край кровати. Он ещё не знал, что Антонина Саввишна пошла служить сестрой милосердия, что в госпитале её быстро обучили санитарному делу. Вот только не повезло на первых же порах: зацепило взрывом.
- Маманю, - тихо продолжала Алёна, - главный доктор, его Пироговым зовут, при себе оставляет, говорит, мол, хорошо ходит за ранеными, душевно…
Саввишна спросила:
- Тимофей-то как? Здоров?
Колька хотел ответить, что нет больше Тимофея, что его отец навечно поселился в земле на Северной, но горло как будто кто-то сдавил, во рту стало горькогорько. Мальчишка поймал насторожённый, болезненный взгляд Антонины Саввишны и вдруг, зарывшись лицом в одеяло, разревелся во весь голос…
Колька остался жить у Антонины Саввишны.
По утрам они с Голубоглазкой бежали в город. На Кольку была возложена добыча хвороста и воды. С водой было нелегко. Противник с первых же дней постарался лишить севастопольцев пресной воды и разрушил водопровод, проведённый из окрестностей города. Приходилось подолгу простаивать в очереди у колодца. Но даже та вода, которую с таким трудом удавалось добывать, имела горько-солёный вкус.
Однажды Колька увидел Максима Рыбальченко. В стройном парнишке, одетом в матросскую робу, сшитую по росту, в новеньких сапожках, Пищенко с трудом признал своего дружка.
- Максимка! - что есть силы закричал он.
Рыбальченко степенно оглянулся: кто ещё там кличет его?
- Не признаёшь?
- Николка! - радостно отозвался Максим и бросился к приятелю.
За полгода, что ребята не виделись, Максим порядком изменился. Он превратился в стройного матроса, и со спины ему можно было дать не меньше шестнадцати-семнадцати лет. Лишь мальчишеское лицо, чистое и наивное, выдавало возраст.
Изменился и Колька. Рыбальченко с удивлением смотрел на заострившийся Колькин подбородок, сероватый цвет лица, на глаза, знакомые и незнакомые. Глаза, в которых всегда плясали чёртики, большущие серые глазища под смешно вздёрнутыми бровками! Теперь они словно потемнели и почему-то старались спрятаться за выгоревшими ресницами.
- Ну, как живёшь? - тряс Максим своего товарища.
Колька осторожно высвободился из цепких рук и, кивнув на деревянные бадейки, сказал грустно:
- Вот.. По воду хожу…
- Ты ж к бате на четвёртый собирался!
- А ты на Малахове сейчас? Слышал о тебе, - перевёл разговор Колька, - это тебя матрос Кошка выкрал?
- Меня! Тогда и остался я на Малахове. Юнгов там много с кораблей: Бобёр, Новиков, Рипицын… Иди к нам, я замолвлю словечко. Петро Маркович всё сделает как надо, он хоть и не на Малахове служит, но его все там уважают.
- Нет. Не надобно, - ответил Колька и, уклоняясь от дальнейших расспросов, показал на блестящие Мак-симкины сапожки.
- Откель?
- Холявки-то? - притворно равнодушно сказал Максим. - По заказу сапожничали.
Деньжонок не малость взяли, но память зато. Мамка сказала - награду отметить надобно. Вот и отметили.
- Награду? - переспросил Пищенко.
- Да, пять рублев золотом, - как ни в чём не бывало ответил Максим, - Пал Степаныч за англичана пожаловали.
- А! - догадался Колька и, помолчав, произнёс, не глядя на Рыбальченко: - Поздравляю.
- Спасибо… Да! - спохватился Максим, - я ж тебе наиглавного не сказал. На «Камчатке» теперь я буду, перевели вместе с батареей Малахов прикрывать. Там ещё дядько Семён. Помнишь, на Малахове - здоровущий, рыжий такой? Ну, что нас тогда выдворил? Так я теперь с ним, с Горобцом, при одном орудии.