А Федот, поглядывая на сидевшего рядом Кольку, думал:
«Как-то ему живётся теперича без отцовского глаза? Повзрослел. Наче подрос годика на три, не меньше… При полной форме. Видать, на довольствие взяли…»
И вспомнился Федоту апрельский день, когда он увозил на своей арбе Кольку с убитым отцом, вспоминался мальчик, увиденный через неделю, с ввалившимися глазами, тощий, словно ставший поменьше ростом… «Тогда немало слёз, видать, выплакал. Да и сейчас, верно, вспоминает частенько… Разве забудется?.. Один теперь, сиротинушка… Будет ли конец войне этой когда-нибудь, будет ли?..»
Лениво шевелилось пламя свечи, отражённо перебегая по расставленным на столе весёлым игрушкам. Колька, волнуясь, прислушивался к звукам во дворе. Ежели она уже миновала овраг, значит, сейчас повернула на улицу… Вот прошла разбитый дом… Теперь идёт через мостик…
Антонина Саввишна сказала:
- Ты, Николка, вроде не на баксионе, а на полатях все дни проводил - глядишь недурно!
- Харч другой пошёл, - деловито сказал Колька. - Я теперь с Ковальчуком, со Степаном Ивановичем в одной фурлыге - он припасливый. Да и кок у нас новый - тож мужик смекалистый.
И, вспоминая «Пелисье», Колька невольно улыбнулся. Он хотел рассказать, как гонялся за ним сегодня, но решил смолчать, зная, что Антонина Саввишна непременно начнёт укорять за неосторожность, будет вздыхать: «Приглядеть за тобой некому!» «Женщина - она и есть баба», - припомнил он поученье дядьки Мирона…
А Федот, повернувшись к мальчугану, спросил, как у взрослого:
- Слыхал, ты теперича на Шварца редуте обосновался? Как там обстоятельства?
- Да ничего, воюем, - небрежно бросил Колька. - У меня под началом две мортиры…
- Целых две? - изумился Федот.
- Ну да, за траверзом их установил. Палят, аж загляденье! Ядер бы давали поболее, а то на ствол по три выстрела в день приходится. Да пороху в обрез. Я, правда, собираю неразорванные аглицкие да хранцузские бонбы, но… - он хотел сказать, что все они почти большего калибра, чем его двадцатифунтовые мортирки, однако вовремя спохватился и закончил: - Маловато их.
- Так, - усаживаясь получше, подытожил Федот, - стало быть, на батарее и прописан?
- Точно, - ответил Колька, - при унтере Семёнове, Василь Фёдоровиче. Может, знаете?
- Может, и знаю… Он что, ранен был? Нет? Значит, не возил. Но всё равно, коли даже не ранен али не убит, может, и знаю…
Дверь неожиданно открылась, и на пороге появилась Голубоглазка. За ней стояла укутанная в платок женщина невысокого роста, с худым, морщинистым лицом. В руках она держала пирог.
- Мир дому сему, - поклонилась женщина и подошла к Антонине Саввишне. - Вот, бери, с утра состряпала, на случай, коли заваруха помешает.
А Алёнка уже стояла у стола, зачарованная неожиданным обилием игрушек. Колька с сияющими глазами восседал на кровати. Девочка смотрела то на игрушки, то на юного артиллериста, и ей хотелось сделать что-то очень приятное ему. Но что - она и сама не знала.
Антонина Саввишна подошла к дочери.
- Ну, чего ж не поблагодаришь Николку? Поди, поцелуй за подарки-то.
Голубоглазка зарделась, подошла к мальчику и неуклюже поцеловала его прямо в смешной вздёрнутый нос. Потом она быстро собрала игрушки и перенесла их на сундук, в угол комнаты. Колька подошёл к ней.
Алёнка, присев на корточки, расставляла самоделки на полукруглой крышке сундука.
Она то и дело возбуждённо восклицала: «Ой, как хорошо!.. А это петух!.. Лисанька какая!..»
Довольный Колька стоял рядом.
Антонина Саввишна расстелила скатерть, выставила деревянные чарки, и взрослые уселись за стол.
- Алёнка, - громко сказала крёстная, - бери своего гостя, и к столу. Начинать пора!
Федот деловито разливал из своего шкалика спиртное, приговаривая при этом:
- Артиллеристу положено - нальём, ну а виновнице, - он взглянул на мать, - самую малость для запаху. Идёт?
Антонина Саввишна кивнула, и крёстная, подняв чарку, торжественно произнесла:
- За здравие Алёнки нашей! Дай бог ей здоровья побольше, горестей поменьше.
Аминь!
Выпили. Колька чуть было не скривился от горечи, но сдержался. Он никогда раньше не пил ничего спиртного. Неожиданно мальчишка почувствовал себя совершенно взрослым. «Ведь и они так считают, верно, раз налили», - подумал он. И, припомнив, как это делают матросы, деловито крякнул. К его удивлению, ни Федот, ни Саввишна не подняли головы на этот совсем «взрослый» звук. Федот в это время с жадностью уплетал капусту, выставленную Саввишной, а та подрезала круглого чёрного хлеба. И лишь Алёнка с уважением поглядывала на мальчугана.