"В кустах нашли голову девочки. У девочки не было глаз. Маньяк режет детей не только на улице... иногда он поджидает свою жертву в подъезде - на том этаже, где не горит лампочка", - утверждала девочка Оля.
Кто-то спросил её - в каком именно подъезде поджидает свою жертву маньяк. Она пожала плечами и буркнула: "В разных".
Мы уже далеко от школы. Пока мы вместе, нам не страшно. Но вот мои приятели жмут мою руку (оба жмут крепко, почти по-мужски - от этого мне становится почему-то не по себе) и расходятся - один свернул направо, прямо в свой двор, а второй пошёл к остановке, - сейчас он сядет в тёплый, уютный автобус и поедет домой, и автобус привезёт его прямиком в его комнату - а там так хорошо... и безопасно. Счастливчик. Его не порежут ножом. Он вкусно и сытно поужинает, расскажет маме и папе о том, как дела в школе и пойдёт делать уроки на своём большом, удобном столе. А мне мучиться здесь с этим маньяком. Орать. Бедный я человек.
Я уже не плетусь, я иду быстрым шагом, тараторю под нос "Отче наш", ищу суматошными, встревоженными глазами свой двор; я не бегу, ни в коем случае, нет, как же могу я бежать по такой пустой, тёмной улице, ведь тогда маньяк подумает, что я струсил, что это я от него убегаю, и побежит тотчас за мной и в мгновение ока меня укокошит. Мою голову найдут утром, отрезанной, под каким-нибудь кустом или в мусорном баке, и больше не будет у моих родителей сына.
Аллилуйя! Я во дворе. Двор кажется мне почему-то громадным, там будто ещё темнее, чем на той улице, что никак не хотела заканчиваться; я чувствую, как дрожат мои худые колени - и успокаиваю себя, что это от холода; сердце колотится, словно его гонят куда-то, и вот-вот я умру, не то от ножа, не то от страха. Мой подъезд только третий, и я спрашиваю самого себя в жуткой панике - почему же он не второй и не первый? Почему? Почему? Но затем я отвечаю себе, что хорошо, что он не четвёртый, и мне становится чуточку легче.
Кто-то галдит на скамейке. Слава Богу, я не один!
Проходит вечность, и передо мною подъезд. Жирная зелёная "3". Я достаю из кармана ключ и открываю холодной рукой железную дверь (на руке меховая перчатка, но она всё равно почему-то холодная).
Я внутри. Тихо. И кромешная тьма. "Свет отключили", - стукнула нервная мысль. Я знаю, что когда свет отключают, лифт не работает, но всё равно давлю зачем-то на кнопку. Лифт не едет. Я снова давлю. Лифт умер. Его зарезал маньяк. Я следующий - теперь он зарежет меня. На каком этаже он притаился? Я застыл возле мёртвого лифта, палец на кнопке, я всё ещё не верю в то, что я в нём на свой этаж не поеду. Лифт предал меня. Я ненавижу его. И как посмел он, подлец, подставить свою кабину под нож в такой ответственный час? Я убираю с кнопки палец и пытаюсь припомнить, на каком этаже я живу. В голове всплывает страшный ответ: "На седьмом".
Выбора нет. Я боюсь, но поднимаюсь по лестнице. Я понимаю, что непременно умру. Через какую-нибудь секунду, - если повезёт - через две, - я буду зарезан. И для меня всё закончится. Не будет больше ни футбола, ни книжек; ни "Короля Льва" не будет по "видику", ни "Гарри Поттера". И мамы с папой тоже не будет. Интересно, сильно ли они огорчаться, когда найдут мою мёртвую голову? Наверное, сильно. Ведь они любят меня. Мама наверняка будет плакать, а папа скорчит свою излюбленную строгую мину и пробормочет сурово: "Как скверно ты поступил. Тебе кто умирать разрешал? Немедленно извинись". И моя мёртвая голова начнёт извиняться и обещать, что так больше не будет.
Я на втором этаже. Я всё ещё жив. Чего это маньяк забрался так высоко? Аж на третий этаж... Мог бы зарезать меня и на втором.
Моё сердце терзают странные мысли. Почему я всё ещё думаю? Ведь я уже попрощался со своей жизнью.
Мне почему-то вспомнилась моя рыжая кошка. Мама называла кошку "Жасминкой", а мне нравилось говорить ей "Жаська". Для папы она всегда была просто - "Жасмин". Я вдруг подумал: а что если б прилетел ко мне какой-то колдун, предложил миллион долларов и сказал: "Вот тебе нож. Убей свою кошку. А не убьёшь - не дам миллион". Что бы я тогда сделал? Зарезал бы кошку или сунул колдуну дулю? И я рассудил, что сунул бы колдуну дулю - толстую и обидную; а если б взял я его миллион и зарезал всё-таки кошку, то мне вмиг стало бы чудовищно стыдно и я бы горько заплакал. Я представил, как прихожу в школу на следующий день, показываю всем свой миллион и говорю: "А я свою кошку зарезал. И теперь я богач". И тогда в меня все начали бы тыкать пальцами, гоготать мне в лицо и дразнить: "Фу, он кошку свою убил! Зарезал ножом и получил миллион! Фу-фу! Какой продажный мальчишка!" И вся школа бы об этом узнала, и меня отвели бы к директору, а после уроков меня бы раздели до самых трусов, привязали к столбу на школьном дворе и стали бы швырять в меня камни. Но я бы никогда не убил свою кошку; и не потому что я боюсь трусов или столба или камней, а потому что я её очень люблю.