— Хорош. Ты, Максимка, лезешь на крыша, лежишь у труба. Как Газиска завоет, бросай камень в труба. Понятна?
— И все? — разочарованно спросил Максим.
— Все. Ступай на места.
Проходя мимо окна, Максим заглянул внутрь землянки. Увидел стол с бутылками, вокруг него сидели отец, Семен Тимофеевич Ильиных, Никита Григорьевич Немов, еще человек пять незнакомых рабочих из главных мастерских. Вон какой-то господин при галстуке, а вон Мелентий Лубочкин. Он хотя и живет в Нахаловке, но работает на заводе Гусакова токарем.
Максиму он нравился за добрый, ласковый характер. Встретит, за руку поздоровается. А то и так бывает: идет с работы, вынет пирожок или полбулки, оставшихся от обеда, и скажет: «Это тебе лисичка гостинчик прислала».
А кое-что в нем и не нравилось. Ну, например, как он здоровается с Гусаковым. Снимет фуражку, согнется, аж переломится напополам, и так стоит, пока Гусаков милостиво не бросит: «Доброго здоровьица».
Отец тоже здоровается с Гусаковым — сосед же. Но так: чуть приподымет кепку, скажет: «Здравия желаю», и пройдет. Рабочую гордость надо иметь, говорил отец.
При виде накрытого стола Максима неприятно кольнуло. Неужели отец вечерами ходит на такие вот гулянки? Но он никогда не являлся пьяный. И зачем их с Газисом заставили дежурить? Охранять гулянку? От кого? От жен, что ли? Непонятно.
Максим забрался на крышу и совсем разочарованный улегся у трубы.
Откуда это доносится разговор? Максим вслушался и вдруг догадался: говорят в землянке. Встал на колени, склонился над трубой.
Говорил, наверно, тот, что при галстуке. Максим приник еще плотнее к отверстию трубы. Слова доходили глухо, оторванные друг от друга. И все же до Максима дошло: закрыта газета «Заря». Арестованы Коростин, Забелина, еще кто-то… Забелина же Екатерина Ивановна, их учительница, Володькина мать! Да разве она может кого обидеть? Худенькая, хрупкая, с большими, чистыми, как у Володьки, глазами. Нахаловские ребята ох какие хулиганистые, а она всех приучила книги читать. А кто полюбит книгу, так не будет хулиганом. Это Максим по себе знает. Как же теперь Володька? Совсем один — отец на войне, мать в тюрьме.
А Коростин — редактор «Зари». Правда, Максим видел его только однажды, когда пришел с запиской Никиты Григорьевича за газетами. Еще тогда Коростин сказал Максиму: «Если не удастся все продать, приноси обратно, в „солку“ не оставляй. Зачем тебе убыток терпеть». Славный человек.
Труба «принесла» Максиму еще новости: забастовка… демонстрация. Он услышал спокойный, как всегда, голос отца:
— За кузнечный я ручаюсь.
— А я думаю, и котельщики не отстанут. — Это говорит Семен Ильиных. А это кто? Чей-то знакомый голос. Ага, Никита Григорьевич. Он сказал:
— Беру на себя электрический цех. Если уж он встанет, то и все главные мастерские, хочешь не хочешь, забастуют.
— Ну а как у тебя, Мелентий? — обратился отец к Лубочкину.
— Да видите ли, — ответил он, — у нас дело сложное. Народ все новый, с бору да с сосенки.
— Может, тебе помочь?
— Зачем же, я сам. Да и не беда, если наш завод на этот раз не выступит.
И тут Максим вдруг услышал — воет собака.
Максим схватил камушек и с силой бросил его в трубу. Голоса в землянке мгновенно стихли, и вдруг Семен Ильиных высоким голосом затянул:
Хор голосов подхватил:
Из землянки вышел отец. Он пошатывался и тихонько напевал. Остановился у угла землянки, широко расставив ноги и все так же напевая. Вдруг он кого-то окликнул:
— Эй, братки, можно вас на минутку?
Максим увидел прячущихся в тени навозной кучи двух мужчин. Зачем они в этом глухом месте?
А отец неверными шагами двинулся к ним.
— Слышь-ка, братки, покурить не найдется?
— Проваливай, дядя, — раздалось от кучи.
— Да чево ж вы серчаете? Я к вам с добром, а вы… Айдате в нашу компанию.
Отец совсем близко подошел к ним, и Максиму стало страшно за него: вдруг они его схватят да изобьют. Он бросил сразу два камешка в трубу и быстро пополз к тому месту, где у землянки была дверь.
Вышел Семен Ильиных и еще двое.
— Дядя Семен, — зашептал Максим, — там какие-то двое. Папа с ними разговаривает.
— Эй, Иван, — крикнул Семен, — куда ты запропастился?
— Тута я! — откликнулся отец. — Вот зову господ хороших к нам, а они не идут.
— Тащи их сюда. Сейчас я тебе помогу.