Но он ошибся. Гарриет Джонсон, маленькая и худенькая, точно птичка, бралась за дело с неистовой решимостью. Работаешь ли ты, принимаешь пищу или беседуешь с человеком, делать это надо со всей серьезностью или не браться за это совсем – так она считала. Под подушкой бабушка хранила мачете для рубки тростника – на случай, если ночью нагрянут воры, и Элвуд был твердо уверен, что в этой жизни она ничего не боится. Вот только страх был для нее топливом.
Да, Гарриет присоединилась к автобусному бойкоту. Ей пришлось. Не она одна во Френчтауне пользовалась общественным транспортом. Всякий раз ее бросало в дрожь, когда Слим Харрисон показывался на своем «кадиллаке» пятьдесят седьмого года выпуска, а ей и другим женщинам, вынужденным, как и она, выбираться в центр, приходилось втискиваться в заднюю часть автобуса. Когда начались сидячие забастовки, Гарриет радовалась тому, что никто не ждет от нее активного участия. Это была битва молодых, а ей не хватало на это духу. Станешь вести себя как выскочка – заплатишь сполна. Таково было убеждение Гарриет, шла ли речь о гневе Господнем за ропот на свой удел или о белых, которые научили ее никогда не просить больше тех жалких крох, что сами готовы ей отсыпать. Ее отец поплатился за то, что не уступил дорогу белой даме на Теннесси-авеню. Супруг, Монти, пострадал за свое неравнодушие. Перси, отец Элвуда, подхватил в армии столько идей, что, когда вернулся, в Таллахасси ему стало тесно. А теперь вот Элвуд. Гарриет купила пластинку с выступлениями Мартина Лютера Кинга у торговца неподалеку от «Ричмонда», выложив за нее десять центов, и это была самая бессмысленная трата в ее жизни. Запись изобиловала идеями, не более того.
Фундаментальной добродетелью Гарриет считала трудолюбие – ведь тому, кто трудится, не до демонстраций с забастовками. Нечего Элвуду участвовать в этой нелепой битве за кинотеатр и нарушать общественный порядок, говорила она. «Ты ведь пообещал мистеру Маркони, что будешь помогать ему после уроков. Если работодатель не сможет на тебя рассчитывать, ты вмиг потеряешь место». Она надеялась, что Элвуда спасет чувство долга, которое когда-то спасало ее саму.
Где-то под полом застрекотал сверчок. Он столько лет живет с ними, что пора уже брать с него арендную плату. Элвуд оторвал взгляд от учебника по химии и сказал: «Ладно». А на следующий день попросил у мистера Маркони выходной. Он уже как-то раз брал отгул по болезни на пару дней, но больше за все три года ни разу работы не пропускал, если не считать поездок к родственникам.
Да, конечно, ответил мистер Маркони, даже не поднимая глаз от программы скачек.
Элвуд надел черные брюки, в которых выступал на прошлогоднем праздновании Дня освобождения. С тех пор он подрос на несколько дюймов, и штанины пришлось отпустить, но из-под них все равно выглядывала тонкая полоска белых носков. Черный галстук, который Элвуд сумел завязать всего с шестой попытки, украшал новенький зажим изумрудного цвета. Туфли были начищены до блеска. Словом, выглядел он презентабельно, пускай и переживал, что будет с очками, если полицейские выхватят дубинки, а белые – обрезки труб и бейсбольные биты. Элвуд отогнал от себя кровавые картинки из газет и журналов и заправил рубашку.
На подходе к бензоколонке «Эссо» на Монро-стрит он услышал, как толпа скандирует: «Чего мы хотим? Свободы! Когда? Немедленно!» Перед кинотеатром маршировали змейкой студенты Университета сельского хозяйства и машиностроения, а под навесом, у самого входа, протестующие выкрикивали лозунги и размахивали плакатами. В эти дни в кинотеатре крутили «Гадкого американца», и при наличии семидесяти пяти центов на билет и белой кожи можно было увидеть Марлона Брандо. Шериф с помощниками стояли на тротуаре в черных очках, скрестив руки на груди. Сзади них собралась горстка белых – они подначивали и осмеивали демонстрантов, а по улице к ним спешила еще вереница таких же. Вперив взгляд в землю, Элвуд обошел толпу и скользнул к протестующим, встав за девушкой постарше в полосатом свитере. Она улыбнулась и кивнула ему, точно ждала его тут все это время.
Стоило ему стать новым звеном этой людской цепи и начать повторять одними губами слова лозунгов, как пришло спокойствие. ТРЕБУЕМ РАВЕНСТВА ПО ЗАКОНУ! А он почему без плаката? Элвуд так старательно готовил себе костюм поприличнее, что совсем забыл об этом атрибуте. Правда, у него не получилось бы так же красиво и аккуратно, как у ребят постарше. Их транспаранты были нарисованы будто по трафарету – чувствовалась опытная рука. НАШ ДЕВИЗ – НЕНАСИЛИЕ. ЛЮБОВЬ ПОБЕДИТ. Невысокий бритоголовый парнишка размахивал плакатом с надписью «А ТЫ – ГАДКИЙ АМЕРИКАНЕЦ?» со множеством мультяшных вопросительных знаков. Кто-то схватил Элвуда за плечо. Он приготовился увидеть нависающий над ним разводной ключ, но рядом стоял мистер Хилл. Учитель истории пригласил Элвуда присоединиться к группке линкольнских старшеклассников. Билл Тадди и Элвин Тэйт, ребята из школьной команды по баскетболу, пожали ему руку. А ведь раньше они делали вид, что его не существует. Элвуд был до того увлечен грезами о справедливости, что ему не приходило в голову, что в школе есть и другие ученики, разделяющие его протестный пыл.