Действительно, что я здесь потерял?
С кургана мне было видно все село, закутанное в прозрачную зелень ив и акаций. Сквозь зеленую дымку просвечивали там и сям белый шифер и красная черепица крыш. На восточной окраине Васильков блестела под солнцем покрашенная серебрином водонапорная башня. И легко можно было себе вообразить, что башня — это труба того самого паровоза, который тащит за собой состав из побеленных к празднику домов-вагонов, выбрасывая клубами в небо зеленый прозрачный дым...
— Любуетесь? Геннадий Геннадиевич!
Я оглянулся и увидел Саню Данилова верхом на Снежке.
— У меня есть деловое предложение, — сказал Саня после того, как мы обменялись крепким рукопожатием. — Я сделаю нужные вам декорации. Думаю, что это не так сложно, что я справлюсь.
Я погладил гриву Снежка и кивнул головой, а хотелось до невозможности глупого: повиснуть на шее коня и зарыдать.
Праздник я встречал в доме Николая Николаевича вместе с Еленой Ивановной и другими гостями. Среди них была и Ольга, моя невеста. Домой возвратился за полночь. Уснул, как только забрался под одеяло. И сразу увидел сон. Мне приснилось, что кто-то выстрелил в меня из винтовки. Пуля пробила сердце. Но умер я не сразу. Я лежал на спине и видел, как из дырочки на груди течет красная, как закатное солнце, кровь.
Я проспал бы дольше, но Серый растолкал меня.
— К чему снится кровь, Серый? — спросил я.
— К родственникам, — ответил Серый. — Родственники к вам приедут. Или женитесь...
— Ты прав, Серенький, — сказал я. — Они скоро приедут. Завтра начнем побелку-покраску.
13
Сразу после праздников я получил письмо от Щукина. Ценное письмо с сургучной печатью. Хотя в нем ничего ценного и не было. Два листа почтовой бумаги, исписанные мягким карандашом, — вот и все, что я извлек из конверта.
«Привет, крестьянин! — писал Щукин. — Надеюсь, что ты жив и не страдаешь животом после обильных праздничных закусок. А если страдаешь, пей простоквашу — она здорово помогает. Впрочем, если в эти светлые дни ты не бывал в гостях у ваших деревенских хлебосолов, то, наверное, мечтаешь о бутерброде с тюлькой, так как остался без гроша в кармане и проклинаешь меня. Сочувствую тебе и каюсь.
Теперь о главном: не ищи того хулигана, который сокрушил всю мою работу, ибо хулиган — я. После твоего крика в форточку: «А все размалеванное тобой тряпье — халтура!» — я целый час сидел в оцепенении, преисполняясь тоской и злобой, а потом отправился в клуб и изодрал все в клочья. Как тебе это нравится?
Сначала я думал, что мщу тебе, а потом понял, что сделал это по двум причинам: а) потому что моя работа — действительно халтура и б) потому что возненавидел себя за это. Как видишь, это трагедия моей души, и я надеюсь найти в тебе сочувствие. Более того, я готов возместить весь нанесенный материальный ущерб по первому твоему требованию, а пока отправляю тебе посылку с холстом и красками.
Пожалей меня, сохрани мое признание в тайне. Если хочешь, чтобы приехал, я приеду и сделаю всю работу бесплатно.
Щукин-сын».
Посылка пришла на следующий день. Я ответил Щукину коротким посланием: «Спасибо за посылку. Признание сохраню в тайне. Сочувствую. Поздравляю с прозрением. Не попадайся мне на глаза».
Правда, я не до конца выполнил просьбу Щукина. Одному человеку я все-таки показал его письмо — Сане Данилову. В тот день мы заканчивали с ним работу над новыми декорациями.
— И слава богу, — сказал Саня, возвращая мне письмо. — Такая догадка приходила мне в голову.
— Почему?
— Просто потому, что, на мой взгляд, в Васильках нет такого человека, который смог бы разорвать декорации, пусть даже дрянные... Разве вы так не думали?
Я схитрил. Я только улыбнулся в ответ.
14
К приезду родителей я успел окончить ремонт комнаты. Елена Ивановна выстирала занавески, заменила скатерть. Вместо тумбочки появился новый платяной шкаф. Я вымыл с уксусом люстру и оконные стекла, забил жестью мышиную дыру под кроватью, погладил все свои рубашки и брюки.
Отец и мать приехали десятого июня. Я встречал их вместе с Егором.
— Мне в райкоме сообщили, — вспомнил вдруг Егор, когда мы стояли на перроне в ожидании поезда, — что ты в каменоломне сооружаешь с пацанами памятник партизанам. Это правда?
— А ты бы приехал и посмотрел, — ответил я. — По нашим планам, первого сентября состоится открытие. Соберем всех мальчишек и девчонок, пригласим гостей. Селиванов произнесет речь, а Серый и Петя Якушев прочтут свои стихи. Возможно, что к этому времени нам удастся поставить пьесу о партизанах. Тогда покажем ее прямо там, в каменоломне.
— А где достали пьесу? — спросил Егор.
— Сам написал, — ответил я. — А что?
— Я вижу, ты развернулся во всю ширь. Не жалеешь, что приехал ко мне?
— Не жалею.
— Вот и хорошо. Я очень надеюсь на твою помощь. Дух братства — ведь это сила, а?
— Сила, — ответил я.
— Слушай, а как ты решил с Оленькой? — спросил он.
— Что именно?
— Когда свадьба?
— Не знаю. Жить негде...
— А если я тебе дам дом? Как? — засмеялся он.
— Тогда другое дело, — сказал я.
— Ладно, в ближайшее время будет дом. А ты подумай о свадьбе. Пора, дружище. Постарайся.
— Постараюсь! — ответил я.
В середине июля я и Оля перебрались в каменный дом под шиферной крышей на западной окраине Васильков. Отец Пети Якушева навозил чернозема, который Серый и Петя помогли мне разбросать по будущему огороду. Елена Ивановна подарила на новоселье дюжину красных и черных цыплят с наседкой и кота Антошку.
В ночь великого противостояния Марса неожиданно сорвался свирепый ветер и размел с нашего огорода всю землю, обнажив серую скалу. Утром, когда я сидел посреди двора на камне, к изгороди подкатили на мопедах Серый и Гаврилка-чабанок.
— А мы к вам, — сказал Серый, подходя ко мне. — Здравствуйте.
Я кивнул в ответ головой.
— Здравствуйте, — сказал Гаврилка и сунул руку за оттопыренную пазуху.
— Что там у тебя? — спросил я.
— Да так, — ответил чабанок и подмигнул Серому.
— Унесло, значит, — вздохнул Серый.
— Унесло. Какой был ветер... — Я еще раз оглядел разоренный двор и чуть не заплакал: так жаль мне стало на миг затраченного труда и будущих крестьянских радостей.
— А у нас ни грамма не унесло, — сказал Серый, — это потому, что наша земля уже слежалась, и потому, что она вся пронизана корнями.
— Наверное, — согласился я и схватился за горло, вдруг ощутив знакомое жжение.
— Что? — сочувственно спросил Серый.
Я махнул рукой, бросился в коридор и зачерпнул из ведра кружку воды. Сделал несколько глотков, но жжение не исчезало. Попробовал сказать «а-а-а», но услышал только жалкое шипение.
Вышла Оля и по моему лицу догадалась, что произошло.
— Из-за чего? — обеспокоилась она.
Я пожал плечами.
— Мы как раз про землю говорили, — сказал Серый. — Совсем пропал?
— Почти, — ответил я шепотом, взглянул на Серого и попытался улыбнуться.
— Новую землю привезем, — утешал меня Серый. — Не все же ветру дуть. Слежится земля, укрепится корнями — и будет железный порядок.
Я погладил Серого по голове.
— А знаете, чего Гаврилка здесь? Он привез вам синюю птицу. Помните, вы просили поймать сизоворонку? Так он поймал. И примчался чуть свет к нам. Думал, что вы еще у нас живете.
Я спустился с крыльца и поманил чабанка. В его руках трепыхнулась крупная птица с сине-зелеными блестящими крыльями и медно-красной спинкой.