— Ты знаешь эту колдушку: «Синяя птица, хочешь откупиться?» — спросил я у Серого.
— Знаю.
— Проколдуешь, когда я попрошу. А мы будем за тобой повторять.
Оле я сказал, что сейчас выпустим чудо-птицу, после чего всегда будем жить счастливо. Жена засмеялась и прижалась ко мне, я поцеловал ее голубые глаза. Мы стали в ряд — я, Оля, Серый и Гаврилка-чабанок. Я поднял сизоворонку над головой.
— Давай! — скомандовал я Серому.
Серый облизал губы и начал колдушку о синей птице. Он говорил, а мы повторяли:
Я разжал руки, и синяя птица улетела.
— Три звезды — это что? — спросила Оля.
— Серый знает, — сказал я.
— Это солнце, Луна и Земля, — ответил Серый. — Весь мир. — Потом повернулся ко мне и сказал: — Вы совсем забыли про парус, Ген-Геныч, про белый парус с золотыми звездами. Самый раз испытать — такой хороший ветер...
ОСТРОВ СТАРОЙ ЦАПЛИ
Десятка два домов, обнесенных невысокими изгородями из ноздреватого камня-ракушечника, тянутся вдоль пустынного берега залива. К югу от Гавани — так называется деревня — километров на пять простираются солончаки. Там ничего не сеют, лишь пасут овец. Солончаки сменяет пахучая полынь. А уж дальше начинаются поля пшеницы, ячменя, кукурузы, принадлежащие соседнему колхозу. Его центральная усадьба виднеется в солнечную погоду в дрожащем мареве, а по ночам светится мигающими электрическими огоньками. К западу от Гавани минутах в двадцати ходьбы на чистом песчаном берегу возвышается двухэтажный дом отдыха. С наступлением лета, когда дом отдыха принимает гостей, часть жителей Гавани работает там. Другие заняты на заготовке камки — морской травы. Длинные и узкие ленточки камки — сначала темно-зеленые, а потом бурые — выносят из залива волны, устилая берега толстым мягким ковром. В жаркую погоду камка источает ни с чем не сравнимый аромат соли, рыбы, сероводорода — дух залива. Камку сушат, вытряхивают из нее песок и ракушки, складывают в копны, а затем спрессовывают в тюки, как сено, и отправляют на мебельные фабрики. Морская трава не горит, не крошится и хороша для набивки матрацев и диванов. В Гавани, да и в соседних деревнях, ею утепляют на зиму чердаки.
Вот, пожалуй, и все, чем занимаются жители Гавани, если, конечно, не считать занятием бесконечные ежедневные хлопоты по хозяйству, которые есть у каждой семьи, — небольшой огород, корова, гуси, куры и прочая живность.
Есть такое хозяйство и у Кузьмы Петровича Камнева. Но такой работы, как у него, ни у кого в Гавани нет. Он охраняет заповедные острова и все, что там водится. А водятся там чайки, дикие утки, цапли, кулики, да вокруг островов кормятся стаи белых лебедей-кликунов. Три песчаных острова один за другим тянутся к востоку в глубь залива. Последний из них, самый большой, уходит за горизонт. Есть у Кузьмы Петровича лодка. Перекинув через плечо ружье и повесив на грудь бинокль, он садится на весла, объезжает острова, наведывается в мелководную бухту за Желтым мысом. И почти всякий раз — летом, разумеется, — берет с собой дочь Лену. Иногда они пропадают на дальнем острове по нескольку дней.
Еще прошлым летом, перед приездом ученого-орнитолога, Кузьма Петрович сколотил на острове деревянный домишко. Орнитолог прожил тогда в нем больше месяца, изучая птичьи повадки. Это он назвал дальний остров островом Старой Цапли, хотя на картах все три острова именуются Песчаными.
Снова пришло лето. Лена все чаще стала вспоминать об орнитологе. Она и прежде не забывала о нем. Был он человек добрый и веселый. А теперь всякая мелочь напоминала ей, как они вместе собирали и окольцовывали птенцов, как собирали на подводных камнях мидий, а потом жарили их на углях, как удили бычков и охотились с гарпунами на камбалу. Вспоминала его рассказы, в которых главными героями чаще всего были птицы, — и те, что водились на островах, и те, что обитали в других краях, где Лена никогда не бывала. И еще в этих рассказах всегда было небо — то звездное, таинственное, указывающее путь перелетным птицам, то просто голубое и глубокое до головокружения.
Звали орнитолога Колей Ивановичем. И было ему двадцать четыре года.
— Ты напиши письмо Коле Ивановичу, — попросила однажды Лена отца. — Пусть приезжает.
— Ладно, — пообещал отец. И вскоре выполнил обещание — отправил письмо Коле Ивановичу. Но прошла неделя, другая, началась третья, а ответного письма все не было.
Тогда Лена написала Коле Ивановичу письмо сама и отдала его Алешке Голованову, своему однокласснику, который летом часто разносил почту вместо матери.
— Отправил письмо? — спросила она Алешку на следующий день.
— Известное дело, — ответил Алешка, глядя в сторону. — Как же, отправил. Жди, приедет твой Коля Иванович. Он только об этом и мечтает, наверное.
— Не твоя забота, — сказала Лена. — Понял?
— Что понял? — скривился Алешка. — Понял я, что глупая ты, — сказал он с печалью в голосе, — и что ничего теперь тебе не поможет — ни капли, ни таблетки...
Лена сощурила глаза, покачала головой, — дескать, что с него, с Алешки возьмешь? — повернулась на одной ноге и пошла прочь. Ветер закинул волосы на одно плечо, обжал сбоку платье, она шла, словно опираясь о ветер, наклонясь в его сторону. Ситцевое в черную полоску платье было коротко, как и все сшитое и купленное в прошлом году, и потому ее длинные ноги казались еще длиннее, а сама она выше, чем была на самом деле.
Алешка не глядел ей вслед. А зачем глядеть — не видел он ее, что ли? Лишь один раз оглянулся, чтобы крикнуть:
— Не приедет твой Коля Иванович! Так и знай!
Лена оглянулась и выкрикнула в ответ:
— Пустомеля! — и показала Алешке язык. А сама подумала, что, конечно же, совсем не от Алешки зависит, приедет Коля Иванович или нет. Плохо, если не приедет... И зачем только Алешка каркает? Чтобы позлить ее. Но она не станет злиться. Не станет — и все. А когда приедет Коля Иванович, познакомит с ним этого глупого Алешку. И пусть тогда Алешка попробует доказать, что Гринь лучше Коли Ивановича.
Из-за них, Гриня и Коли Ивановича, Лена и Алешка поссорились. А ведь дружили, сидели за одной партой — за последней, потому что были самыми высокими в классе. Эту парту называли «метагалактикой». Вернее, все три последние парты. Так вот, за одной из них, которая была в среднем ряду, в начале третьей четверти оказались Лена и Алешка. Это случилось после того, как староста класса Степка Клименко сказал на собрании, что в первой и второй четвертях Лена и Алешка «тянули весь коллектив назад» и что у них «все ценные вещества расходуются на рост костей и не попадают в мозг». Алешка после уроков загнал Степку в сугроб и вывалял в снегу, а Лена заявила на следующем собрании: «И правильно сделал. Я за это Алешку уважаю. А Степка Клименко получит еще и от меня». В итоге Алешке и ей снизили оценки за поведение. Позже Алешка нарисовал на Степку карикатуру, где Степка был изображен с воронкой, вставленной в голову, через которую учителя вливали в его мозг из бутылочек «умные мысли». Карикатура попала в учительскую, и все преподаватели, которые узнали себя на рисунке, страшно обиделись. Было много шуму и разбирательств. Все ополчились на Алешку. Тогда Лена пересела за его парту, и никакими силами ее не могли вернуть на прежнее место. Многие говорили, что это «демонстрация», «вызов», осуждали Лену. Зато Алешка ходил счастливый и коршуном бросался на тех, кто хоть намеком пытался обидеть Лену. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Алешку и Лена не решили срочно подтянуться. Им это удалось, и их оставили в покое. Но Лена вскоре потеряла к Алешке прежний интерес и снова пересела за парту к Анке Егоровой. «Ты чего это?» — спросил ее Алешка. «А скучно с тобой, — ответила Лена. — Никаких происшествий». Алешка надулся, хотя ничего и не сказал. Правда, поссорились они не в тот день, когда Лена вернулась к Анке Егоровой. Алешка и раньше злился на нее. Из-за Коли Ивановича, о котором Лена часто ему рассказывала. Ей хотелось, чтобы Алешка хоть чем-нибудь был похож на Колю Ивановича, но Алешка о нем и слышать не хотел. Он считал, что на земле есть только один интересный человек — Гринь. А Лена называла Гриня хулиганом. Алешка не только не соглашался с ней — это было бы полбеды, — но во многом подражал Гриню: плевал сквозь зубы, хвастался своими кулаками и насмехался над девчонками. Получалось так, что Лена — это как бы Коля Иванович, а Алешка — Гринь. Но Коля Иванович и Гринь не смогли бы сидеть рядом. Вот Лена и вернулась на прежнее место к Анке Егоровой.