«Дорогой Степа!» — прочел он наконец первые слова и перестал дышать, словно нырнул в крутую волну. Так, не дыша, добрался он до последнего слова, ударил кулаком по письму и повалился на диван. А письмо скомкал и сунул под подушку. Застонал, завертел головой, словно больной в бреду, прошептал несколько раз:
— Это конец! Это конец!
Вскочил, подбежал к окну, облокотился о подоконник, уронил руки на голову. И снова прошептал:
— Это конец!
Потом бросился к книжной полке. Папка со стихами сначала шлепнулась на пол. Затем оказалась у Степки в руках. А еще через несколько секунд из нее полетели исписанные красивым ровным почерком листки. Он пинал их, топтал. Те, что взлетали повыше, ловил, комкал и рвал в клочья.
Кончилось все тем, что Степка вымел веником кучу бумаги за порог дома и бросил в нее пучок горящих спичек.
Алешка сидел на скамье в тени дома и размышлял. Размышлял о том, как ему все-таки расправиться с цаплей. Признаться, он не очень верил в то, что убьет ее. Может, и не убьет, может, не захочется ему. Но размышлять размышлял. Он уже не думал о том, почему ему надо убить цаплю и кому он хочет этим досадить. Его занимала техническая сторона дела — оружие. Проще простого, конечно, взять ружье и попробовать пробраться с ним на острова. Взять легко, а вот перебраться на острова — в сто раз сложнее. Лодки у Алешки нет. До первого острова, конечно, можно донести ружье, держа его над головой. Да и до второго, пожалуй, можно доставить сухим. Протока там, хотя и глубокая, но узкая. У Алешки хватит сил, чтобы переплыть ее, гребя одной рукой. А вот на третий остров уже никак не пройти с ружьем, — надо плыть по меньшей мере метров триста. Может быть, сделать плотик, сбить из досок? Но если пойдет крутая волна и захлестнет его? Тогда придется разбирать ружье до последнего винтика, сушить и смазывать — иначе мигом заржавеет от морской воды. Нет, лучше ружье не трогать, от греха подальше... Да и Кузьма Петрович не дремлет.
Ну а как же тогда с цаплей-то? Из рогатки, пожалуй, не выйдет. С первого раза не попадешь — это как пить дать, а второй картечины она ждать не станет, улетит. Да и рогатку надо могучую: ведь цапля близко к себе не подпустит. Лук бы сделать — вот это да! Только из чего? Акация не годится, маслина — тоже. Говорят, нужен дуб. Только где его найдешь? Да и стрелять из лука не так-то просто, уметь надо. Остается одно — арбалет. Но арбалет — сложная штука. Когда-то Алешка уже пытался смастерить арбалет — не вышло. Пружина попалась слабая, да и спусковой механизм не удался. Разве что еще раз попробовать? Арбалету никакая морская вода не страшна, и прицелится из него можно как следует. Если поставить мощную пружину, метров с тридцати можно бить по любой цели.
— Алексей! — позвала из летней кухни мать.
— Чего? — неохотно откликнулся Алешка.
— Принеси ведро воды!
— Воды, воды... — заныл Алешка. — Я же недавно принес.
Водопровода в Гавани не было. Приходилось ходить за водой к колодцу.
— И я пойду с тобой, — попросил Алешку пятилетний брат Петюнчик.
— Ладно, — зевнул Алешка, беря ведро. — Только я на твоем месте сидел бы в тени да носом свистел.
Алешка сходил к колодцу, набрал воды, отпил несколько глотков из ведра и крякнул от удовольствия.
— Я тоже хочу, — попросил Петюнчик.
— Нос вытри, — сказал Алешка и поставил ведро на землю.
Петюнчик стал на колени, вытер рукавом рубашки нос и, вытянув трубочкой губы, принялся пить.
— Как корова, — сказал он, оторвавшись от ведра, чтобы вздохнуть.
— Как теленок, — уточнил Алешка. — До коровы ты еще не дорос.
— А ты дорос? — спросил Петюнчик.
— Дорос, — ответил Алешка. — Хватит пить, а то живот лопнет.
Летом смеркается поздно, в одиннадцатом часу. День такой длинный, что все дела переделаешь, а солнце еще в небе. Повиснет над заливом, всмотрится в него и словно забудет, что надо двигаться, катиться к горизонту. Просветит всю водную толщу до самого дна, играет перламутровыми ракушками, рачков-отшельников из домишек выманивает, расцвечивает зеленух всеми цветами радуги. С запада поднимаются облака — словно взбитая пуховая постель, ждут солнце. А оно не торопится, щекочет лучами волны, любуется, как качаются в них голубые и розовые колокола медуз.
Побродил Алешка по двору, порылся в хламе за сараем: искал что-нибудь подходящее для арбалета. И нашел — деревянный брусок. Повертел в руках, пригляделся к нему и так, и этак. Решил, если острогать его, подолбить стамеской, да просверлить, где надо, получится приклад для арбалета.
Но слесарничать не стал. Отнес брусок в сарай и положил на полку. Серьезное дело надо начинать с утра, со свежими силами и ясным умом. А сейчас — сходить бы к кому-нибудь. Просто так, чтобы время убить. А то ведь одному скучно. Ну куда пойти, к кому? К Степке, что ли? Можно конечно и к Степке, расспросить его о письме... Интересно все-таки узнать, что ему там сообщили. Вдруг написали, что Степка великий поэт? Чудно было бы: Степка Клименко — великий поэт. Как Пушкин. Или как Лермонтов.
Алешка нашел Степку на берегу за кладбищем.
— Привет! — крикнул ему Алешка еще издали. Степка даже головы не повернул. Как сидел, так и остался сидеть. Любое другое место на берегу было, наверное, получше того, которое выбрал Степка. Здесь, за кладбищенским курганом, вдоль низкого глинистого берега рос чахлый тростник — пристанище комаров. Среди тростника догнивали остатки прошлогоднего перекати-поля. Вода здесь пенилась, словно мыльная. Пена эта серыми хлопьями лежала вдоль берега и дрожала, как студень. Отдыхающие сюда никогда не забредали, да и деревенские предпочитали купаться и загорать в другом месте. Загорать здесь мешали тощие длинноногие комары, а купаться — пеньки тростника да еще черные морские коты с хвостами-пилками, облюбовавшие илистое дно и вечно мутную воду. И если Степка забился сюда, то лишь для того, наверное, чтобы никто здесь не беспокоил, чтобы побыть одному. А Алешка, пожалуйста, тут как тут. Сел рядом, стукнул Степку по плечу, спросил:
— Стишки сочиняешь?
Степка искоса взглянул на него и не ответил.
— Мечтаешь? — толкнул он Степку в бок локтем.
— Отстань, — сказал Степка.
Алешка заглянул ему в лицо, покачал головой:
— Переживаешь, значит, — заключил он. И посоветовал: — А ты плюнь на все.
— На что плюнуть-то? — грустно спросил Степка.
— На стихи, — сказал Алешка.
— Дурак ты, — отвернулся Степка.
— Но, но! — надулся Алешка. — Полегче!
Был Алешка в два раза сильнее Степки и поэтому мог угрожать ему, совсем не опасаясь получить сдачи. Куда там Степке состязаться с ним: Степка и ростом не вышел, и силенкой не богат. Хилый Степка парень. Не то, чтоб больной, а просто хилый. В груди узкий, плечи острые. И лицо узкое — только в профиль и можно рассматривать. А зайдешь спереди, и ничего, кроме темных глаз да востренького носа не увидишь. Конечно, если б не длинные черные волосы, можно было еще полюбоваться оттопыренными ушами. Но Степка хитер, спрятал свои уши. Правда, девчонки почему-то считают Степку красивым — загадка природы! А по Алешкиному мнению, ничего в Степке красивого нет. И не было. И не будет. Вот так. Конечно. Алешка себя тоже не считает красавчиком. Волосы у него редкие и белые — кожа сквозь них просвечивает. И лоб розовый, и лицо розовое, — не загорают ни под какими лучами, потому что нет в нем, в Алешке, красящего пигмента. И то, что нос у него похож на картошку — совершенно справедливо. Вот так обстоят дела с Алешкиной красотой. Но зато он выше Степки сантиметров на двадцать, в полтора раза шире в плечах, имеет кулаки величиной со Степкину голову. Так что обижать Алешку — опасное дело.
Степка встал и пошел по берегу. Обиделся на Алешку.