Потом лежал на спине, прикрыв шапочкой глаза, думал.
Ничего ему уже не хотелось из того, что он замыслил раньше: ни в цаплю стрелять, ни Степку колотить. Припекало солнце, шумело море, кричали чайки... От просыхающей на берегу камки пахло рыбой и морским илом. Скрипел песок, когда Алешка шевелился, и так приятно впивался в кожу, словно почесывал. По животу кто-то бегал — должно быть, муравей, — но Алешка его не трогал. Пришел птенец, пощипал клювом пальцы на ноге — Алешка только шевельнул ступней. И ветерок то налетал, забираясь в волосы, то падал сверху и затихал, прикорнув рядом на солнышке.
Он снова вспомнил о Степке. Э-э, дурак ты, Степка! Чего мучаешься? Забрался на остров и ждешь, что тут тебе откроется счастье? А счастье-то вот оно где — быть совсем одному, ни о ком не думать, валяться на песке, и пусть на тебя падает ветер. Если хочешь знать, ты моя последняя забота. Я не горю особым желанием, но, чтобы успокоиться совсем, я тебя все-таки поймаю, доведу до дому и дам тебе пинка коленкой. Пойдешь ты к своей маме, к Софье Андреевне, она тебя причешет, даст чистую рубашку, и сядешь ты на крылечке, как святой, тихий и чистенький. И вернется к тебе, Степушка, ласковая мечта с крылышками...
Алешка заворчал, зашевелился. Снял с лица шапочку и посмотрел в небо. Там плыло белое облачко и таяло на лету. Когда оно совсем исчезло, будто и не было его, чуть в сторонке появилось новое, круглое, как пуговица.
Алешка смотрел на белое облачко, а мысли в нем рождались черные.
— Ты это брось, — сказал он себе, садясь. — Разнежился тут! — И икнул, потому что в животе было не хорошо. Он помял живот пальцами, кашлянул, посмотрел на разбросанную камку, в которой недавно искал креветок, и стало у него горько не только во рту, но и в душе. Лена все-таки не шла из головы. И пока он протирал кулаками глаза, она несколько раз появлялась перед ним и все по-разному: как на фотографиях: сначала смеющаяся — волосы трепал ветер, потом печальная, смотрящая ему прямо в глаза — аж жутко стало, затем лежащая на белом песке, как коричневая ящерица, и, наконец, убегающая по лапам прибоя.
— Перегрелся, — сказал себе Алешка. — Надо окунуться.
Он поплескался у самого берега, снова лег на песок — вода показалась прохладной, и опять, как по чьей-то команде, подумал о Лене. Он подумал: «Она красивая», и все. Со стороны моря летела цапля, Алешка поспешно зарядил арбалет.
Это случилось так неожиданно, что Алешка не поверил своим глазам: цапля перекувыркнулась несколько раз и упала в воду метрах в тридцати от берега. Алешка несколько секунд ошалело смотрел на бьющуюся птицу, потом отбросил арбалет и побежал к ней. Цапли, хоть и бродят по воде, не умеют плавать. А там, где она упала, было глубоко — Алешке по плечи. У цапли, как у курицы, намокли перья, она махала одним крылом, переворачивалась, сучила длинными неуклюжими ногами, выворачивала из воды шею, и Алешка не сразу решился подойти к ней: боялся, что она долбанет его клювом. Потом обхватил одной рукой поперек туловища, другой поймал за голову и понес к берегу. Еще бредя по воде, увидел, что стрела торчит у цапли из-под правого крыла.
На берегу Алешка, уложив цаплю на бок, зажал ее голову под мышкой, поднял раненое крыло, рывком выдернул стрелу и зашвырнул в воду. Потом поставил цаплю на ноги и отпустил.
Цапля уложила крылья и повернула к Алешке голову.
— Ну, ну! — сказал Алешка и на всякий случай отодвинулся подальше. — Иди! — махнул он рукой. — Проваливай!
Но цапля не двинулась с места.
— Уж не Кочерга ли ты? — спросил Алешка. — И как это я в тебя, дуреху, попал? Считай, не целился... Ну, иди, иди отсюда! Или ты Кочерга? Цап-цап! — позвал Алешка и увидел, как цапля дернула головой и приоткрыла клюв, словно хотела откликнуться. — Фу, черт! — удивился Алешка. — Значит, это все-таки ты. Судьба, значит, у тебя, дурехи, такая. Я уже не собирался за тобой охотиться, сама нарвалась на стрелу. Ну, катись отсюда!
Цапля поглядывала на Алешку то одним глазом, то другим, словно внимательно слушала его.
— Хорошо, что не в живот попал, — продолжал Алешка. — А то бы каюк тебе. Ладно, пока! — Алешка встал и отправился на другую сторону острова. Цапля помедлила немного и побрела за ним.
— Не понимаешь ничего, да? — сказал Алешка, остановившись. — Не понимаешь?
Цапля подошла совсем близко и стояла, опустив к земле голову, словно провинилась в чем-то.
— Это я тебя подбил, глупая птица. — Алешка присел на корточки и протянул к цапле руку. Она отвела немного голову, но с места не сдвинулась.
— Ты уж прости меня, старая. Я понимаю: ты думаешь, что я твой спаситель. Конечно, я тебя спас, о то бы ты, наверное, не выбралась. Но подстрелил тебя я... Вот такая сложная штука. Слушай, ты креветки лопать будешь? Могу предложить. Пойдем.
— Цап-цап! — звал Алешка, оглядываясь, и цапля шла за ним.
Алешка выбросил на берег несколько охапок водорослей. Цапля словно только и ждала этого. Она принялась деловито совать клюв в мокрую камку.
— Соображает! — восхитился Алешка, садясь на песок. — Значит, еще не выжила из ума, хоть и старая.
Перья на цапле стали заметно подсыхать. Она поводила клювом по грудке, затем посмотрела себе на спину, приподняла правое крыло, переступив при этом с ноги на ногу, — видно, было больно — и сунула под него голову.
Алешка, лежавший до этого на спине, приподнялся на локтях и участливо спросил:
— Ну как?
Потом он видел, как цапля, войдя в бухточку и окуная голову в воду, поливала скатывающимися с клюва каплями место, где была рана от стрелы.
У Алешки сжалось сердце. «Она мудрая, — подумал он, она все понимает...».
В бухточке цапля кормиться не стала. Вышла на берег и побрела к востоку, в сторону большого острова. Алешка помахал ей рукой.
Стоя в воде по пояс, Степка нагнулся, окунул голову, втянул носом воздух, и маска плотно прижалась к лицу. Немного воды успело просочиться внутрь, но он не стал ее выливать — она пригодиться, когда запотеет стекло: Степка качнет тогда головой, и стекло снова станет прозрачным. Сделал короткий резкий выдох — продул трубку, оттолкнулся ногами, и пенный валик забурлил у него перед глазами. Расставил руки ладонями вперед, остановился, приподнял немного лицо. Серебристая пленка водной поверхности разделяла два мира: прозрачный до самых дальних далей, светло-голубой — мир солнца и другой — сиреневый вблизи, темно-зеленый до черноты в глубине, неподвижный, немой — подводный мир. Степка согнул ноги в коленях, выбросил руки вперед, сжал плотно пальцы и почувствовал ладонями упругость воды. Прогнулся в поясе и заскользил в глубину, остановив дыхание. Увидев свою колеблющуюся тень на песчаном волнистом дне, окруженную пляшущими желтыми бликами, бороздки, оставленные раками-отшельниками, и самих раков в завитых спиралькой серых раковинках, ползущих по дну по каким-то своим делам. Бороздки — как паутина, как следы солнечных бликов. Степка парил над камнями, над бурыми водорослями, огибал корявые, облепленные мидиями камни, попадая то в теплые, то в холодные струи, словно в потоки подводного ветра. Водоросли задерживают этот ветер, и над ними тепло, а над ямами, словно из колодца, тянет холодом.
Плавное волнообразное движение всего тела — и Степка под козырьком черной каменной глыбы. Ухватился за выступ, застыл на мгновение, всматриваясь в мерцающую даль. Там — ничего. Оттолкнулся от камня ногами, перевернулся лицом кверху и увидел из глубины солнце — расплывшееся по водной поверхности золотое вздрагивающее пятно. Степка приближался к нему. Оно не жгло — это холодное рыбье солнце. Степка коснулся его лицом, и вдруг пятно лопнуло голубой вспышкой неба и тотчас стало недосягаемым.