Степка подышал немного и снова нырнул. Рыбешки не боялись его, медленно и грациозно шевеля плавниками. Но едва он протягивал к ним руку, как они превращались в невидимок. Черные и толстые морские собачки отдыхали на камнях и глиняных кочках, слегка приподнявшись на плавниках, словно на лапках. Горбатый колючий ерш юркнул в заросли, и Степка отплыл подальше, боясь наколоться на его иглы. Из-за камня появился пестрый, весь в зеленых и красных пятнах морской петух со взъерошенными плавниками-перьями, уставился на Степку выпученными глазами, изогнулся, едва не коснувшись головой хвоста и снова ушел за камень, выбросив оттуда облачко ила и мелких водорослей.
Серебристая кефаль кажется в воде полупрозрачной. Степке почудилось, что она возникла из ничего — из синих теней и золотых трепетных бликов. Она вдруг обозначилась на фоне бурого глиняного выступа и застыла, шевеля наджаберными блестящими щитками. Темный круглый глаз, окаймленный широким бронзовым кольцом, уставился на Степку. В глубине его пульсировал фосфорический огонек.
Он не мог больше оставаться под водой, взмахнул руками, как крыльями, и выскочил на поверхность, вспенив вокруг себя воду.
— Ну что? — крикнула с берега Лена. — Есть? Я тоже иду!
— Есть! — ответил Степка, вынув изо рта трубку. — Сейчас! — и опять погрузился в воду, работая руками и ногами. Лена надела маску, привязала к запястью левой руки авоську и вошла в воду.
Они подплыли к камням, облепленным мидиями. Степка нырнул, принялся срезать их. Подавал мидии Лене, лежавшей на воде лицом вниз. Поворачивая время от времени голову, он видел за овальным стеклом маски ее глаза. Ему казалось, что там, на земле, она никогда так пристально не смотрела. Степка втыкал нож в щель между камнями, держался одной рукой за него, а другую, зажав в кулаке четыре-пять мидий, протягивал Лене. Она брала их, касаясь пальцами Степкиной ладони. И все время глядела на него. Очень пристально, странно. Под водой все кажется больше чем на земле: и мидии, и руки, и нож. И глаза. Что можно прочесть в них, когда кругом сумрак и тишина? Она смотрела на Степку сверху, словно сквозь серебристое облако, будто с высокого неба, как существо из другого мира.
Лена потянула Степку за руку. Он выдернул из расщелины нож и всплыл.
— Хватит, — сказала Лена. — Полная авоська.
Они вышли на берег, сняли маски и пошли по горячему песку, огибая озеро. Остановились у зеленой поляны, покрытой стелющейся мягкой травой.
— Обойдем ее, — сказала Лена.
Степка не спросил, почему надо обойти поляну стороной. Это и так было понятно. Едва они подошли к ней, как маленькие серые кулички заметались в воздухе, подняв невообразимый писк. Поляна была их домом.
— Я хочу осмотреть поляну, — надумал вдруг Степка.
— Нельзя.
— А я хочу, — заупрямился Степка.
— Ну хорошо, — согласилась Лена: ей и самой хотелось побродить по мягкому травяному покрову. — Только пойдешь за мной. Шаг в шаг, и ни одного в сторону. Договорились?
Маски, нож и авоську с мидиями они оставили на берегу и поднялись на поляну.
Зеленый с голубоватым отливом покров пружинил под ногами. Примятая трава источала приятный запах и тепло. Хотелось лечь и поваляться по ней — такой она была мягкой. Попадались песчаные прогалинки, кусты тонких безлистых стеблей с фиолетовыми колосками, покрытые белым мохом глиняные кочки. Но настоящее диво было в другом. Гнезда. Лена обнаруживала их то справа, то слева, то прямо перед собой. Сама удивлялась. И Степка смотрел на них как заколдованный.
— Это маленький куличок, — объясняла Лена, присев у гнезда с тремя яичками в зеленую крапинку. — А это — шилоклювик. — В свитом из травинок гнезде лежало два яичка в коричневую крапинку. Одно яйцо было надтреснуто. Лена поднесла его к уху и улыбнулась.
— Что? — нетерпеливо спросил Степка.
— Пищит и дышит, — ответила Лена. — Не раздави, — и передала яйцо Степке.
Он приложил его к самому уху. Яйцо было легким, теплым и шершавым. Степка почувствовал подушечками пальцев, как в яйце что-то бьется, будто в нем стучало маленькое сердце — так это, наверное, и было! — и услышал тихое попискивание и едва уловимый шорох.
— Хватит, — сказала Лена и отняла у Степки яйцо. — Еще раздавишь...
Потом они увидали двух птенцов маленького куличка. Серый пушок на них еще не просох. Они сидели на яичной скорлупе, и головки их болтались на тонких и голых шейках.
— Боже мой, — сказала Лена, — какие крохотульки!
И тогда один из птенцов поднялся, уперся грудкой в кромку гнезда, засучил ножками и вывалился из него. Тут же поднялся и, проваливаясь в траве, стал удирать.
— Куда же ты? — поймав птенца, пожурила его Лена и посадила в гнездо. — Не смей! Мы уходим.
А метрах в десяти бегала куличиха, припадала к земле, распластав крылья, падала без сил и, казалось, говорила: ловите меня, ловите! Оборачиваясь и, увидев, что никто ее не преследует, вновь подкрадывалась как можно ближе и бросалась с криком прочь — старалась увести людей от своего потомства.
— Мы уходим, уходим, — сказала ей Лена.
Они отошли на песчаную прогалину и легли.
— Сейчас она успокоится, — сказала Степке Лена.
Куличиха, пригнув голову, подбежала к гнезду, притихла. А в небе уже разразился неистовый галдеж. Больше всех старались чайки, хотя чаечьих гнезд на поляне и в помине не было. Красноклювые гуртовики стремительно бросались вниз, пронзительно верещали и рвали крыльями воздух над самыми головами непрошеных гостей.
— Надо удирать, — сказала Лена.
На коленях у Кузьмы Петровича лежала раскрытая книга.
— Ну, что там происходит? — спросила Лена.
— Эдмон явился к Кадрусу с бриллиантовым перстнем, — ответил отец. — Начинается месть... — он захлопнул книгу и положил ее на лавку. — А вы, я визу, отлично поработали. С богатым уловом! Жарить?
— Жарить, — ответила Лена.
Огонь развели меж двух камней, положили сверху кусок жести, высыпали на нее часть мидий. Дым от горячих щепок и сухого тростника смешался с паром. Красные щупальца огня заползали на жаровню, оставляя на ее краях черные следы. Горка мидий зашевелилась, послышалось шипение и тонкое посвистывание.
— Коля Иванович называл те камни подводными подсолнухами, — сказала Лена и посмотрела на Степку. — Похоже?
— Похоже, — кивнул головой Степка. Мидии действительно напоминали семечки подсолнуха, только были крупнее их раз в сто, а то и в двести. Кузьма Петрович помешивал их палочкой. Накаляясь, они раскрывали свои створки — черные снаружи и блестящие, как голубой перламутр, внутри, и тогда между ними обнажался оранжевый комочек. Прокаленные мидии Кузьма Петрович сталкивал с жаровни в алюминиевую миску. Они падали со звоном, раскалывались. От них поднимался тонкий грибной дух.
Покончив с мидиями, Кузьма Петрович установил под костром металлическую треногу с котелком на крючке, положил туда кусок масла и принялся мыть рис.
— А ты что все молчишь? — спросил он Степку. — Ты, брат, разговаривай. Вон Алешка Голованов — тот посмелее тебя. Ходил я с ним прошлой осенью на зайца... Анекдоты всякие знает, балагурит. Говорят, что ты стихи сочиняешь. Лена говорила. Не врет?
— Раньше сочинял, — ответил Степка. — Бросил.
— Что ж так?
— А! — Степка махнул рукой. — Ну их!
Кузьма Петрович сидел на корточках, сливал с риса воду, прижав к краю миски ладонь. Степка стоял рядом с кружкой в руке.
— Это ты про стихи так-то? — Кузьма Петрович посмотрел на Степку через плечо. — Зря.
— Без моих стихов обойдутся. Вон их сколько уже насочиняли.
— Ложку принеси, — попросил Степку Кузьма Петрович, — и захвати еще кружку воды.
Степка принес ложку и воду. Кузьма Петрович разровнял рис, долил в котелок воды, сказал, словно забыл о разговоре, который был минуту назад: