— Великолепно, — снова заявил Лука.
— Сиди смирно, — поморщился Саня. — Не даешь слова сказать.
— Пардон, — склонил голову Лука. — Но считаю своим долгом. Пардон, — он окунул разломанную пополам баранку в мед, поднес ко рту и замолчал.
— Я хотел вас попросить прочесть что-нибудь. Какой-нибудь монолог, — сказал Саня. — Если можно.
— Можно, — ответил я. — Правда, я давно не читал, забыл, наверное, кое-что...
— Мы не догадаемся, если вы что-то и пропустите, — осклабился Лука.
То ли от волнения, то ли от выпитого чаю на лбу моем выступила испарина. Я волновался не потому, что мне предстояло читать перед Саней, его родителями и Лукой, а совсем по другой причине. Я действительно давно не испытывал себя серьезным чтением — мой клубный конферанс не стоило брать в расчет — и невольно прислушался к своему горлу. Мне показалось, что в нем возникло легкое жжение, которое всегда предшествовало хрипоте, и был момент, когда я пожалел, что согласился читать. Не хватало только потерять голос теперь, подумал я, и возбудить сочувствие в Сане.
Иван Иванович выключил телевизор. Я встал из-за стола, прошелся по комнате — это была не та комната, где висели Санины картины, — остановился у окна. Я смотрел в темноту за окном и воображал, что это и есть та самая пустота, в которой мы исчезаем, обращаясь к ней с вечным вопросом: быть или не быть? Я никогда не играл Гамлета на сцене и, наверное, никогда не сыграю. Так что моя зависть к Смоктуновскому не угаснет до самой смерти. И до самой смерти я не перестану любить его и думать о нем: «Вот подлинный артист, он сыграл Гамлета».
Едва я закончил читать монолог, Лука захлопал в ладоши.
Саня молчал, опустив голову. И только когда я снова подсел к столу, положил свою руку на мою и тихо спросил.
— Страшно было смотреть в темноту?
Я кивнул головой.
— А мне показалось, что вы видите там звезду.
— Почему?
— Не знаю, — пожал плечами Саня и улыбнулся.
Я так и не понял, похвалил он мое чтение или нет.
— Надо бы сена дать Снежку, — вздохнув, сказала Санина мать.
Иван Иванович встал из-за стола и вышел. Варвара Семеновна последовала за ним.
— Вы видели уже Снежка? — спросил меня Лука.
— Видел. Очень понравился.
— Сначала мы хотели купить мотоколяску, — сказал Лука. — Я был в то время преподавателем физкультуры в школе... А потом передумали. Саня не любит технику.
— Это не так, — возразил Саня. — В мотоколяске удобно передвигаться только по дорогам. А конь везет по степи, по камням, по берегу. Много ли увидишь из мотоколяски? К тому же Снежок — живой. С живым существом можно дружить, живые понимают друг друга, за любовь платят любовью и состраданием. Разве не так?
— Можно еще разок взглянуть на картины? — спросил я.
— Конечно, — ответил Саня.
Лука перенес Саню в мастерскую, включил свет. Я долго стоял перед той картиной, где табун быстрых лошадей уносился в золотой закат. «Куда же вы?» — обращался я к ним с безмолвным вопросом.
Лука проводил меня до самого дома. Прощаясь, сказал:
— На той неделе мы с Зиной распишемся. Придете на свадьбу?
— Приду. Это очень хорошо.
Лука вопросительно вскинул глаза.
— У тебя будет красивая и умная жена, — ответил я. — Вот это и хорошо. К тому же мне не придется больше просить уборщицу каждую неделю забеливать стены клуба...
— Дознались? — расхохотался Лука.
— Дознался. А теперь скажи, зачем ты это делал?
— А черт его знает, — ответил Лука. — Может быть, желал Соне и ее Шуру крепкой любви. У них, говорят, тоже скоро свадебный пир... А у вас? Ольга Николаевна что-то зачастила в наш клуб, а?
6
В доме было темно. Я снял ботинки на веранде и, не включая свет, прошел в свою комнату. Печной щит дышал теплом. Я разделся и сел, прижавшись к нему боком и щекой. Разогретый кирпич тихонько посвистывал и пощелкивал. Пахло горячей известью и глиной — точь-в-точь как на лежанке, где я проспал все зимы далекого детства.
Хлопнула наружная дверь. Я подумал, что оставил ее открытой, и вышел запереть. На веранде нос к носу столкнулся с Серым. Подрыгав ногами, он сбросил с ног материны резиновые сапоги и сказал:
— Холодина. Мороз дает. А вы еще не спите?
— Нет, — ответил я, поворачивая в двери ключ.
— А будете спать?
— Конечно.
— Можно я посплю с вами?
— Можно, — ответил я.
Серый обрадовался и шмыгнул в комнату. Когда я вернулся, он лежал уже в постели у стены, натянув до глаз одеяло.
— Завтра воскресенье, — сказал Серый.
— Ну?
— Начнем строить станок?
— Пожалуй, начнем, — сказал я.
— Правильно, — похвалил меня Серый. — А то уже сколько раз откладывали...
Через несколько дней моя комната стала походить на столярную мастерскую. Все свободные от репетиции вечера мы пилили, строгали, вколачивали гвозди, сверлили. И наконец увидели, что старались не зря: получился вполне приличный станок. Мы даже покрасили его раствором марганцовки, так что он стал коричневым.
Сначала мы выточили на станке скалку и преподнесли ее Елене Ивановне. Елена Ивановна придирчиво оглядела, погладила ее ладонью и сказала:
— Хорошая скалка.
В тот же вечер мы выточили еще одну скалку.
— А это вам на хозяйство, — сказал Серый, ставя скалку в угол. — Пригодится, когда женитесь. Я же говорил, что наша Ольга Николаевна вам понравится... А что? Не так?
— Так, — ответил я. — А что?
Мы засмеялись.
Потом мы выточили два пестика, которыми толкут вареную картошку. Один подарили Елене Ивановне, другой поставили в угол рядом со скалкой.
— Пестик тоже полезная вещь, — сказал Серый. — Задаром нигде не возьмешь.
И вот что мы еще сделали: две березовые кружки («Будем квас пить», — сказал Серый), две ложки («Теперь будем только этими ложками пользоваться», — сказал Серый).
— А чем чай размешивать? — спросил я.
И мы тут же сделали еще две ложки поменьше, для чая.
Во втором часу ночи в комнату вошла Елена Ивановна и заявила:
— Завтра тоже будет день.
— А вдруг Солнце уже погасло? — сказал Серый.
— Марш спать! — приказала Елена Ивановна. — Весь дом гудит от вашего станка.
— Да, — согласился я, — конечно...
Я уже спал, когда Серый забрался ко мне под одеяло.
— Есть мысль, — прошептал он.
— Какая? — спросил я.
— Выточим большой шар, чтоб он был пустой внутри, и сделаем из него скворечник. А к нему прикрепим луну и солнце. Скворечник поставим на крышу времянки. На шаре нарисуем море и горы, как на глобусе, а к солнцу приделаем лучи из блестящей проволоки. На лучах будут сидеть скворцы и скворчата.
— Хорошая мысль, — согласился я. — Спи.
— А знаете, что еще можно сделать?
— Только выкладывай все сразу, — потребовал я.
— Ладно, Ген-Геныч. Ну вот, — заторопился Серый, опасаясь, что я не дам ему договорить, — сами сделаем стол на точеных ножках — это раз. Можно и стулья, верно? У вас нет стульев. А самое главное — сделаем деревянного робота, чтоб он мог ходить...
— Вряд ли мы сумеем, — усомнился я. — Пожалуй, и приниматься не стоит.
— Стоит! — прошептал мне в самое ухо Серый. — Честное слово стоит! Я сам нарисую чертеж.
— Утро ночи мудренее, Серый, — сказал я, поворачиваясь к нему спиной. — Утром решим.
— Ладно, — вздохнул Серый и замолчал.
В стружках, которые я смел в угол, что-то зашуршало. Я приподнял голову и прислушался.
— Это кот, — сказал Серый. — Выгнать?
— Пусть, — ответил я и, чувствуя, что Серый снова может заговорить, приказал: — Спать, спать, спать — и ни слова больше.
Утром нас разбудила Елена Ивановна. Пожурив Серого за то, что он снова залез ко мне в постель, она сообщила, что пришел старик Селиванов и хочет меня видеть.