— Тэк, тэк, — часто замигал глазами старик. — Цену? — Он поднял обе руки, растопырив пальчики, и тут же прикрыл ладошкой расстегнутый угол сумки.
— Деньги — тлен, — продолжал я. — А дух пребывает во веки. Ни купить душу, ни продать, только совратить дьявольскими посулами...
Старик хотел что-то сказать, но закашлялся, утерся носовым платком и, вздохнув, расстегнул сумку.
— Вона, — сказал он, и подобие улыбки появилось на его лице. — Чистый маркизет.
Серый и Гаврила склонились над сумкой. Старик взял в руки голубя, повернул его к нам хвостом и взмахнул. Голубь распушил хвост в нежно-голубой плотный веер.
— Маркизет? — спросил старик. — Чистый маркизет.
Я не стал возражать. Старик вертел голубя в руках, показывал его крылья, голову, шейку, коготки на лапах. Подул голубю в затылок и на живот.
— Чистый пух? — спросил.
— Пух, — ответил я.
— Золото? — он развернул голубиные крылья.
— Электрон, — сказал я.
— Золото, — настоял на своем старик. — Маркизет.
Я кивнул головой и назвал цену:
— Загибаем три пальчика.
— Два, — показал два пальца старик.
— Два, — тотчас согласился я и протянул старику восемь рублей.
— Бери птицу, — сказал я Серому и присел на скамью рядом со стариком. Он передал голубя Серому, который тут же спрятал его на груди под пальто, положил на колени пустую сумку и повернулся ко мне.
— Бесплатно на вопросы отвечаете? — спросил я.
Старик подумал и ответил:
— Рубль.
— Хорошо, получите рубль. Сколько надо держать голубя взаперти, чтобы он привык?
— Нет, — старик придвинулся ко мне. — Неправильно. Не держать, а развлекать, завораживать... Простая вещь, сам испытал. Положите на полочку, на видном месте, зеленые и красные стекляшки, чтоб он их видел, чтоб лучик солнышка на стекляшки падал. Для него это как телевизор для человека и как музыка... Неделю посмотрит и никуда больше не улетит.
— Благодарю вас, — сказал я и вручил старику рубль. — Значит неделю?
— Неделю.
— А если две?
— Еще лучше, — хитро улыбнулся старик.
Это был именно тот голубь, о котором мы мечтали. Хвост и спинка голубоватой белизны, червонное золото широких крыльев. Нос и лапки красные, как у чайки. Вокруг глаз двойные колечки синего и зеленого цвета. Шейка гладкая, с тремя красными бусинками над зобиком. Одним словом, как сказал старик, маркизет. Едва отойдя от старика, мы с Серым решили, что так и будем звать нашего голубя — Маркизет.
Чабанок, то и дело поглядывая на оттопыренную пазуху Серого, все вздыхал и прищелкивал языком, чесал лоб, и глаза его были грустными.
— Покажи мне твоего небритого, — сказал я.
Небритый стоял у закрытого киоска, привалившись к прилавку плечом. В зубах у него торчала погасшая папироса, он ежился от холода и пальцами левой руки придерживал белую грудку голубя, который выглядывал из рукава заляпанной белой и зеленой краской фуфайки. Должно быть, он не брился дня три или четыре, густая серая щетина топорщилась на подбородке и щеках, а над верхней губой выделялся валик прокуренных усов. Я подошел к нему, держа руки в карманах пальто и, глядя прямо в тусклые, с покрасневшими белками глаза, строго спросил:
— Запил? Опять?
Он выплюнул окурок и отстранился от киоска.
— Доиграешься ты у меня, — хмурил я брови. — Совсем потерял человеческий облик. Ну на кого ты похож? А ведь был парень как парень.
Глаза у небритого забегали. Он попытался спрятать голубя, втянув его в рукав, но я взял голубя за шейку и осторожно потянул к себе.
— А это что? Где берешь? Ведь у тебя не только голубятни, но, считай, и дома своего нет. Где? — повысил я голос.
Небритый выпустил голубя, и он оказался у меня в руке. Я прижал его к груди, чтобы он не хлопал крыльями, и сделал такое свирепое лицо, какого никогда, пожалуй, не делал.
— А ну марш отсюда! — прикрикнул я. — Иди в свою бригаду. И чтоб это было в последний раз, понял?
— Виноват, товарищ начальник, — промямлил небритый и бочком юркнул за угол киоска.
Пока я разговаривал с небритым, мальчишки стояли метрах в пяти от нас и прислушивались. Когда я вернулся к ним, чабанок сделал большие глаза и выдохнул с восхищением:
— Вот это да-а!
— Пустяки, — сказал я, чертовски довольный собой. — Держи и радуйся. Чабанок бережно взял из моих рук голубку, оглядел со всех сторон, прикоснулся губами к клюву и проговорил:
— Гуленька, гуль-гуль...
Потом вопросительно посмотрел на меня.