— Напугали, — отозвался Шурко. — Все равно я украду у вас всех голубей.
— Не стыдно? — спросил я.
В соседнем дворе хлопнула дверь — Шурко скрылся в доме.
— И украдет, — сказал Серый. — Он такой. Или кота затолкает в голубятню. Я его знаю.
— А что же делать?
— Надо, наверное, отдать всех голубей Гаврилке.
— Это мысль. Скажи ему завтра же. К тому же драконы и бабочки могут вернуться к бухгалтеру: Шурко наверняка дал нам распарованных... А ты не хочешь держать голубей?
— Нет. Мне это неинтересно, — ответил Серый.
— Понятно. Мне тоже. А все-таки разноцветные стеклышки нам помогли, согласен?
Ночью я еще дважды просыпался и ходил к голубятне. Шурко больше не появлялся.
11
Щукин работал неделю. И всю эту неделю я проклинал тот день и час, когда вздумал ехать в Васильки. Холст, краски, кисти, рейки для подрамников — все это удалось достать с большим трудом. К тому же я с каждым днем все глубже влезал в долги, так как Никита Григорьевич под всякими предлогами отказывался давать мне деньги на материалы и не оплачивал работу Щукина. Разумеется, он не совсем отказывался, а лишь отодвигал сроки, ссылаясь на то, что в настоящее время денег на счету якобы нет.
— А когда же они будут? — спрашивал я, не скрывая раздражения.
— Когда будут, тогда и будут, — отвечал Никита Григорьевич. — Когда трест перечислит... — и багровел, потому что едва сдерживал желание нагрубить мне.
Часть необходимых денег одалживал мне Николай Николаевич, часть — родители Сани Данилова. Тридцать рублей добровольно внес Лука Филатов. В качестве аванса я отдал Щукину свою зарплату за полмесяца и стал обедать в совхозной столовой в долг.
Я помогал Щукину раскрашивать на холстах поля, дома и деревья, пилил и строгал рейки для подрамников, сшивал на машинке и вручную куски мешковины, грунтовал ее, разводил и смешивал краски, мыл кисти — короче выполнял работу подмастерья и, как сказал Щукин, «выполнял ее с великим усердием, достойным похвалы».
— Мне такого компаньона, как ты, и я бы через год стал миллионером, ей-богу, — сказал как-то Щукин.
Я горько усмехнулся в ответ, подумав о том, что еще несколько дней такого усердия, и я за год не вылезу из долгов.
Каждое утро, когда я входил во времянку, где поселился Щукин, он обязательно спрашивал:
— Появились деньги на счету?
Всякий раз огорчив Щукина ответом, я тут же торопился пригласить его в свою комнату на чашку кофе с бутербродом.
Он вздыхал и принимался одеваться, кряхтя и зевая.
Горячий кофейник и бутерброды с брынзой уже были на столе, когда я отправился будить Щукина в то утро. Войдя во времянку, я сел на стул у кровати и стал насвистывать марш. Щукин заворочался, высунул из-под одеяла голову.
— Вставайте, граф, — сказал я словами слуги Сен-Симона, — вас ждут великие дела.
— А-а, — закряхтел он. — Это опять ты.
Я подсунул ему тетрадку и сказал:
— Декарт размышлял, валяясь в постели, а ты прочти вот это.
— Что тут? — заморгал он, скривился, но тетрадку взял.
— Это стихи, которые сочинили мальчишки — Серый и его друг Петя Якушев. Послезавтра они прочтут их со сцены. Я хотел бы знать твое мнение — мнение поэта. Не отпирайся, я читал твои стихи в «Авангарде», — при этом я щедро улыбался.
Щукин ухватился одной рукой за спинку кровати, подтянулся к подушке, протер кулаком глаза и стал читать с таким мрачным лицом, словно у него перед глазами был смертный приговор. Явился кот Васька и стал тереться о сползшее на пол одеяло.
— Уходи, — сказал я ему. Васька покосился на меня с прищуром и запрыгнул на кровать, на Щукина.
— Брысь! — крикнул тот и ударил кота ладонью по спине. Васька мяукнул от неожиданности и птицей вылетел за дверь.
— Нельзя бить животных, — сказал я. Мне было искренне жаль Ваську.
— От кошек заводятся глисты, — сказал Щукин и бросил себе на живот тетрадку со стихами. А от плохих стихов появляется дурнота. Я бы на твоем месте не называл эту писанину стихами.
— А как же? — спросил я.
— Барахлом, — ответил Щукин и вернул мне тетрадку.
— Ты так думаешь?
— Это не стихи, я уже сказал.
— И все-таки мальчишки прочтут их со сцены.
— Думаю, что со сцены, управляющим которой ты являешься, можно читать и не такую чепуху. Деньги появились?
— Нет. — Я вышел, с трудом подавив в себе желание послать Щукина ко всем чертям.
Он отправился в клуб голодный.
Бутерброды я положил в холодильник, а кофе выплеснул в окно. Выкурил подряд две сигареты, бродя по двору. Поймал залетевшую в наш двор чужую курицу и швырнул через ограду к бухгалтеру — Серый сказал, что надо было выпустить ее во двор Якушевых, так как это их курица. И, наконец, принялся вскапывать грядку под помидоры; Серый обещал помочь, когда вернется из школы. Едва Серый вышел за калитку, сломалась лопата. Я плюнул с досады и опять задымил. Занятый своими мыслями, я не сразу расслышал, что на скворечнике поет скворец. А услышав, рассмеялся — ведь все было ладно: светило весеннее солнце, под оградой цвели одуванчики, на грядке взошел щавель, над головой было чистое голубое небо, летали желтые мотыльки — и про все это и еще про что-то очень хорошее разливался скворец. Ну его, этого Щукина, подумал я, пускай себе ворчит и злится. Позлится и перестанет. Ведь нельзя же забывать о весне. А еще я вспомнил Ольгу... Оленьку... Впрочем, я думал о ней постоянно.