— Читал, — ответил Алешка.
— Все равно слушай. Интересно.
Он плохо слышал, что читал Кузьма Петрович, а когда увидел, как под разбинтованной ногой полотенце быстро окрасилось кровью, испугался.
— Течет, — сказал он громче, чем хотел.
— Да? — Кузьма Петрович перестал читать, отложил книгу и сел.
— Ладно, давай вдвоем. Это хорошо, что течет. Вату!
Алешка подал ему пакет с ватой.
— Я заткну ранки, а ты помой мне ногу. Не бойся, Алешка, смелей!
Алешка бросил в миску с водой щепотку марганцовки, размешал, смочил в растворе бинт. Испуг постепенно прошел. Только между лопатками все еще бегали холодные мурашки. Алешка повел плечами, вздохнул и принялся за работу, стараясь не глядеть на Кузьму Петровича. Ему было стыдно за тот минутный страх, которому он так неожиданно поддался.
Со скрипом приоткрылась дверь, Лена спросила шепотом:
— Пока ничего не надо?
— Не надо, — ответил Алешка. — Все нормально, — и взял со стола пинцет. — Попробуем найти? — спросил он у Кузьмы Петровича, когда дверь закрылась.
— Попробуем, пока не так больно. Завтра будет хуже.
Из левой ноги они вынули три приплюснутых дробинки. У Кузьмы Петровича на висках блестели капли пота.
Я продолжу чтение, — сказал он и откинулся на подушку. — Дальше ты и сам справишься.
Лена и Степка сидели перед сторожкой у костра. Костер уже догорал. Они больше молчали, невольно прислушиваясь к тому, что происходило за дверью сторожки. Голоса, которые время от времени доносились оттуда, звучали глухо, слов было не разобрать. Но — в этом то и заключалось главное — не было ни вскриков, ни стонов. Казалось Кузьма Петрович и Алешка занимались там обычным делом, перебрасываясь иногда незначительными словами. Только один раж Лена и Степка услышали отчетливо, как Алешка сказал: «Течет!». Насторожились, ожидая, что сейчас распахнется дверь и Алешка, возможно, позовет их... Но ничего не произошло.
Лена заглянула в сторожку, спросила, не нужна ли там ее помощь, и, возвратившись к костру, сказала Степке:
— Перевязывают.
Степка молча кивнул.
— Ты бы смог? — спросила Лена.
— Смог бы. А ты?
— Я тоже. Но сидеть там без дела и глядеть — стыдно. Правда? Не кино ведь.
— Правда, — согласился охотно Степка, и что-то словно отлегло у него от сердца. Он вздохнул и распрямил спину. Так ушла горькая мысль о том, что все его считают трусоватым. Правильно: сидеть в сторожке без дела и глазеть — стыдно. Так сказала Лена. Лена — умница, она все понимает. Самое простое дело — думать, что ты лучше всех: смелее, умнее, честнее, красивее. Нужно мужество, чтобы сказать себе: я такой же, как все. Только Алешке, наверное, никогда этого не понять. Степка готов был поклясться, что, закончив перевязку, Алешка выйдет из сторожки и будет вести себя так, будто ранен он, а не Кузьма Петрович, будто это он сам без криков и стонов перенес нестерпимую боль, и, конечно же, скажет ему, Степке, что-нибудь такое, после чего, наверное, жить не захочется. Эх, сделать что-нибудь такое, отчего бы у Алешки сами собой глаза на лоб полезли — например, поймать того браконьера, который выстрелил в Кузьму Петровича, и приволочь его сюда, к сторожке, чтоб он ползал на коленях перед дверью, прося прощения. Но прощения не будет, потому что подлость нельзя простить. Ведь Кузьма Петрович мог умереть на Желтом мысу, если бы раны оказались опасными. Откуда было знать тому браконьеру, что он ранил Кузьму Петровича только в ноги? Не знал он этого и убежал, как подлый трус.
— Хорошо, что Алешка здесь, — сказала Лена.
— Да, — ответил Степка, разворошил угли и бросил на них оставшиеся щепки. — Тот костер, наверное, уже погас. Там остались дрова. Сходить за ними?
— Пойдем вместе, — сказала Лена.
Луна висела уже высоко и посылала так много света, что можно было собирать ракушки. Они шли по следу — широкой полосе, оставленной на песке плащом, на котором тащили к сторожке Кузьму Петровича.
— Мне кажется, что папка знает, кто стрелял в него, — сказала Лена. — А если не знает, то догадывается. В прошлом году по нему тоже стреляли. Там же, на Желтом мысу. Он видел тогда того человека. Не всякий браконьер решится стрелять. Может опять тот же...
— Кто? — спросил Степка.
— Не знаю. Папка мне не сказал, — и добавила: — Хорошо, что Алешка здесь.
— Ты уже говорила об этом, — недовольно заметил Степка.