— Дедушка, иди сюда. Ты будешь «папой». Ладно? Я тебе нисколько не мешаю. Ты можешь там сидеть, но только разговаривай…
И дедушка начнет разговаривать. Он редко говорит, словно ему трудно, а здесь заулыбается и заговорит…
Зимой Наташка бегала в высоких валенках, уходящих под пальтишко, и большом платке. Платок ей повязывал дедушка — крест-накрест за спину в крупный узел, и когда Наташка проходила по улице, узел двигался, как еж.
Однажды она вошла к нам, стряхнула растаявший снег с волос и, повернувшись спиной к Федьке, моему другу по комнате, скомандовала:
— Развязывай…
Потом спросила:
— Чаем будете поить?
Федька отогревал в громадных ладонях ее руки, дул на захолодавшие пальцы, а Наташка смеялась:
— Какой ты большой, дядя Федя… больше дедушки. А у тебя усов нету.
— Вот садись здесь и не бубни. Фараон учит, — басил Федька и показывал пальцем в мою спину. — У него эти самые крючки, значки — интегралы в общем, не получаются… Понимай. Он фараон в общем… Понимай.
Наташка «понимала», складывала руки на коленях и затихала.
— Ну, я мигом. Ноги в руки и в магазин. А ты сказку сочиняй, потом расскажешь… Каких тебе конфет купить?
— В бумажках.
Федька вылетел в коридор. За моей спиной было тихо. Наташка посапывала и молчала.
— Фараон! — вдруг позвала она.
— Чего? — грозно отозвался я.
— А ты почему сердитый, фараон?
— Не мешай.
— А у тебя уши круглые и красные… ты их красишь, да?
— Крашу…
Я прошагал мимо Наташки в коридор курить.
Когда вернулся Федька, они устроились у тумбочки и пили чай из алюминиевых кружек.
— Ты сочинила сказку? — спросил Федька.
— Сочинила, про фараона… Только потом расскажу. Вот чаю попью и расскажу. — И, пригнувшись близко к Федьке, зашептала: — Ты знаешь, дядя Федя, у фараона уши круглые и красные. Какой…
Федька гоготнул.
С тех пор Наташка дразнила меня «фараоном»…
А писем нет.
Я достаю из-под матраца старые письма. Их много — пухлых, тонких, с падающими на бок словами, с подпрыгивающими точками, с засушенной гвоздикой и обыкновенными пятнами от пальцев.
Я их складываю веером.
Я заново перечитываю их, как рассказ.
Я добавляю к ним себя, свои мысли.
«Не приезжай… Лешка. Сейчас слякотно. Бездорожье. Пока доберешься до райцентра, поймешь, как глупо все устроено. В дожди плохо. Я хожу в резиновых сапогах. Я уже ничем ни от кого не отличаюсь. Во мне все просто, без уюта, как в полевом вагончике. И ты знаешь, иногда после школы сажусь на кровать и пробую зареветь — не получается. За ночь подсушит все — улицы, деревья. Утром глянешь — и так свободно кругом от вымытого неба, и я бегу в школу к моим пацанятам и учительствую, и думаю о тебе…»
Конечно, она устает. И у нее вечерами болит голова. Она садится на табурет и долго снимает грязные сапоги. И ей не до меня. Она так устала, что ей не хочется писать мне и она просто думает. Выходит за деревню и думает.
«Мне кажется, я давно-давно была там, в городе, около тебя. Жила чинненько по часам, ходила аккуратненькая по выметенным аллеям, слушала городских птиц… Давно… Била мяч через сетку.
Вернее, катакомбами он стал потом… Мимо меня плыли облака, мимо меня бежали машины. Все было размеренно, легко…»
«Любить — это не просто, Лешенька. Любовь — это большое ожидание на всю жизнь. Я не умничаю, я думаю. Ведь письма, как дневник. В городе все чисто, «каменно». Забываешь, как она пахнет, земля. Теряешь землю. И сам становишься как сухое яблоко. И если даже заварят тебя, то получится сладкий компот.
Вчера я свалилась с дерева. Высоко. В последний момент успела уцепиться за ветку и повисла над обрывом — у Волги берег крутой. И вдруг так хорошо стало оттого, что обмерло все внутри, что вода светлая внизу, что просто живу. Села на узловатый корень и рассмеялась. Коза паслась рядом…
Приехал физик. Он задержался и опоздал к занятиям. Вместо него все это время вела физику я. Он смешной, в очках, узкоплечий. Его зовут Игорь. Игорь Петрович. Он говорит, что попал сюда по недоразумению, что он скоро уедет, что он не может жить без телескопа. Он рассказывает мне про звезды. Снимает очки и становится похожим на Байрона. Только узкоплечий… Это он говорит, что надо жить так, чтоб из нас не заваривали сладкий компот».