— Ты как Чапай. Пальцы-то в рот не клади, поломит и отойдет.
Тетя Ксения достала из печки чугунок картошки, и мы принялись за еду.
— Ветер поднялся, — сказал Сенька.
За окном пуржило, а в трубе тоненько пел ветер.
— Вы ешьте. Я сейчас приду. — Тетя Ксения вышла, а когда вернулась, глаза ее были красными, и губы вспухли.
— Ты, мамка, что же, плакала? — спросил быстро Сенька.
— Нет, нет. Это снег растаял, сынок.
Тетя Ксения присела к печке и стала смотреть поверх нас в окно, где уже яростней бился снег.
— Мы, мамка, пойдем. В школе субботник. Железо будем собирать. А Вика с тобой останется…
Снег колол лицо.
Прямо на школьной двери висел плакат: «Все для фронта».
Мы вошли в школу и увидели дядю Пантелея, школьного сторожа. Он поглаживал рукой щеку.
— Никаких сборов не будет. Пурга. Вот и зубы болят.
На Пантелее лежала обязанность охранять школу и звонить в колокольчик. И, казалось, жизнь его была размечена этим летящим голоском железа. Прозвонив, он усаживался на стул и снова ждал своей хозяйской минуты.
Он служил когда-то в царской армии. Однажды он нам показал завернутый в чистую шелковую тряпочку георгиевский крест, и его глаза вспыхнули.
— Видали? Храню. Мне наплевать там на всяких царей и «георгиев». Это моя молодость. Ну, чего уши развесили? Марш в класс! — точно устыдясь своей откровенности, проворчал Пантелей.
После этого случая мы особенно почтительно здоровались с ним.
Пионервожатая Нина, в пуховом платке и высоких валенках, вынырнула из канцелярии. Она уселась рядом с Пантелеем. Проведя рукой по обветренным губам, сказала:
— Не соберутся, хоть бы человек десять пришло. А вы молодцы. Не замерзли?
— Да нет, слабо метет, а холоду вообще нету, — ответил Сенька, глядя в угол, где лежала кошка, уткнувшись мордочкой в шерсть. Он, наверное, думал о матери и мучился, не зная, отчего плакала она.
Собралось девять человек. Мы вышли на ветер и снег. Разделились по трое и пошли по дворам. Мишель, засунув руки в рукава, весело забегал вперед, крича:
— Я сегодня на скрипке не играл. Не играл.
Ветер отбрасывал его слова далеко. Мишель поправлял очки, а ветер, будто смеясь, снова их дергал. В переулке стало тише. Мы зашли во двор, осмотрелись. Сараи наползали друг на дружку, на дверцах чернели замки.
— Давай сюда. — Сенька нырнул за дом. У стены стояли две старые кровати, с лопнувшими сетками.
— Приспособить бы надо. — Сенька примеривался, потом ухватил две спинки, прошелся и заключил:
— Не выйдет. Придется в два раза.
И тут мы увидели девочку. Она глядела на нас черными испуганными глазами.
— Ты чего? — громко крикнул Сенька.
Она чуть подалась в сторону и глядела все так же испуганно. Мы взяли по спинке и двинулись мимо нее. Но она вдруг схватила Сеньку за телогрейку и скомандовала:
— Не берите! Мама не велела. — Потом добавила. — Мама ругать будет. Она сейчас выйдет.
— Это для фронта, — начал было Мишель, но осекся: за спиной девочки появилась женщина:
— Что за шум? Вы кто? Грабители?
— Мы пионеры, — ответил я.
— Лика, иди в дом. Замерзнешь.
У женщины были тонкие губы и белые щеки. Я где-то встречал ее.
Я напрягал память. Я даже забыл, зачем мы сюда пришли.
Я ее видел. Да, я ее видел.
— Мальчик, как тебя зовут? — Она смотрела на меня мягко.
— Родька…
— Ты меня не помнишь?
— Нет.
Мне стало интересно. Сенька и Мишель ждали, озадаченные и важные.
— Что же мы на холоду-то стоим? Пойдемте. Кровати потом возьмете.
Мы поднялись по лестнице, потоптались нерешительно в прихожей и, раздевшись, вошли в светлую комнату. Мишель протирал платком стекла очков и часто моргал.
— Глаза замерзли, — сказал он вдруг и виновато улыбнулся. Мы рассмеялись.
Я мучительно вспоминал, кто эта женщина. Но только снег вспомнил — была зима — и больше ничего.
Мы сели на диван, рядком. На маленьком столике в вазочке лежали конфеты. Здесь не чувствовалось, что в мире война — здесь было очень тихо и чисто.
И когда мы, обогревшись, стали собираться, женщина отозвала меня в другую комнату и долго вглядывалась в мое лицо. Потом проговорила:
— Теперь иди. Иди к ребятам. Но обязательно приходи еще. Я буду ждать.
На лестнице меня окликнула девочка и вложила в мои руки сверток, сказав:
— Мама велела.
— Родька, кто это? — спросил Мишель.
— Сам не знаю.