Ослепительно на снегу. Ленка размахивает портфелем, ловит губами падающий снег, улыбается. До школы два квартала. Мать держит ее за руку. Пушистые у нее варежки и шуба теплая, серебристая. Давит ботинками снег, где шагнет — там узкий след, как рыбка. Ленка считает следы, загибает в варежке пальцы.
У школы останавливаются.
— Иди, Ленок.
— Ты, мама, долго работать будешь?
— Как всегда. Не студись на улице.
— Ладно, мама.
Подпрыгнула Ленка, подбросила портфель, взбежала на ступеньку. Вдруг — хлоп! — снежок по макушке, больно, обидно. Обернулась быстро — Любка с соседнего двора приплясывает, бант красный в косе.
— Метко. Прямо по шапке попала. А ну, попробуй подойди. Я тебя еще угощу.
Опять летит в Ленку снежок, круглый, крепкий, — и снова Любка приплясывает. Кинула Ленка портфель в снег, глотнула воздуху и ну мчать на Любку; поскальзывается, губы сжала. Догнала. Вцепилась в Любкин воротник, выдохнула:
— Ты чего задираешься?
— Папе скажу. Вон идет. Он тебе даст. Отпусти, говорю.
— Я тоже скажу, — горячится Ленка. — Мой папа тоже сейчас придет.
— Твой?
— Мой.
— А вот и врешь, — нехорошо смеется Любка, и зубы у нее редкие, острые. Дышит паром в лицо Ленке и смеется: — Нету у тебя отца. А мой вон. Он тебе даст. Отпусти лучше.
Падает Любка в сугроб.
— Ты чего это… Я же просто…
— Ешь снег! — кричит Ленка. — Ешь, а то сама накормлю.
И когда Любка, морщась, глотает с мокрой рукавицы снег, Ленка отступает в сторону, отряхивается и, не оглядываясь, бежит к портфелю.
— Я тебе отплачу, — визжит вслед Любка, — ты у меня сосульки со всей улицы поешь. Мальчишек подговорю. Кольку.
Но Ленка будто и не слышит, ныряет в подъезд, хлопает тяжелой дверью, оббивает валенки о порог, обметает от снега.
«Вот задира, — разговаривает сама с собой Ленка. — Еще красный бант носит. Ябеда. Всегда подкарауливает. После школы опять встретит. Мальчишек подговорит».
А по коридору звенит, захлебывается колокольчик, словно озяб без дела и вот разогревается, бойко, радостно: «Скорей, Ленка. Не опоздай… здай… здай!..»
Скачет Ленка через ступеньки, вбегает в класс, с шумом усаживается за парту и приглаживает рукой волосы.
Ленка любит географию — широкую плотную карту, висящую на доске, круглые поблескивающие глобусы, от них и пахнет по-особенному, деревом, краской и морем.
Положит голову на руки, слушает, как учительница рассказывает, длинной указкой отыскивая страны. И необыкновенно Ленке, точно она проплывает океанами, открывает неведомые острова, даже не моргнет Ленка, а сама там, далеко, за картой…
Как-то подошла к учительнице после уроков, спрятала руки за спину, сказала:
— Нина Петровна, найдите мне, пожалуйста, один город. У меня никак не находится. Он маленький. Згеж его название.
Зашли в низкий кабинет — запахло клеем, бумагой. Долго искали в ворохе карт черную точку городка — не находили, будто и нет его совсем, будто выдумала его Ленка. Нашли в тонком атласе. Прочитали: Лодзенское воеводство и рядом — крошечный городок Згеж.
— Как игрушечный, — сказала Нина Петровна.
— У меня там папу убили, — сказала Лена.
Снег идет, неслышный, крупный. Ложится ровно, спокойно.
Ленка бежит домой, загребает валенками снег, отбрасывает в сторону. Выучу уроки, на салазках пойду кататься. Колька отнимет. С горы прогонит. Натолкает за воротник снегу. Домой загонит. А из окна глядеть можно. Не утащит салазки.
— Стой, — ухватил кто-то сзади за пальто.
Двое мальчишек стоят перед Ленкой, позади них Любка.
— Снег нынче сладкий. Может, отведаешь? — сказал один.
— Может, сугроб съешь? — важно вставил другой.
— В снег ее головой, — завизжала Любка.
Взяли за руки. Отбивалась Ленка, укусить пробовала, — шапка сбилась, поскользнулась и упала лицом в снег, чуть не задохнулась. А Любка бегала вокруг, глядела, как Ленку окунали в глубокий снег и смеялась, тараща глаза, и красный бант прыгал на спине.
И когда Ленка почувствовала, что вот-вот заревет, кто-то крикнул:
— Ага… Попались! Одну втроем бить.
Вскочила, проглотила слезы. Любка удирает по улице, а в сугробе, рядом, верхом на Любкином защитнике сидит Колька и трет снегом ему лицо.
Засмеялась Ленка, подошла ближе.
— Не надо, Коль. Ну их… Хватит с него.
И оттого, что Колька послушался, и оттого, что горело жарко лицо и прямо по сугробам смешно удирал, не надевая малахая, последний Любкин защитник — ей стало легко, она принялась стряхивать с Кольки снег варежкой, а он говорил: