Глава Двенадцатая
Наши дни…
Я не просила показать мне письма. Мне нужно, чтобы этот момент принадлежал только нам двоим. Если это последний раз, когда Ашер Саттон держит меня в своих объятиях, то мне нужны сами объятия. Ничего другого. Только они. Не уверена, что вообще когда-нибудь захочу прочитать эти письма. Я не знаю свою мать. Она не была рядом со мной достаточно долго, чтобы я запомнила её. Прочтение слов, написанных ею, практически ничего не будет для меня значить. Есть другой человек, с которым мне хочется поговорить. Тот, который может рассказать мне правду. И если он не знает её, то мы сможем узнать правду вместе.
Мужчина, который вырастил и любит меня, — мой папа. Даже если он не родной мне, он по-прежнему остаётся моим отцом. И ничто не сможет это изменить. Я просто надеюсь, что он испытывает то же самое. Потому что мне придётся всё ему рассказать. Я не могу поговорить об этом с Ашером или Стилом.
Папа был в конюшне со своим новым приобретением — милой лошадкой для заездов на короткие дистанции, которую мама увидела и захотела купить, когда они ездили на рынок за скотом. Мама вышла замуж за папу, когда я была ещё маленькой, и она прекрасная женщина, которая осчастливила моего отца. Она любит меня, а мы любим её. Казалось, моя семья идеальна.
Нелегко разрушить эту идиллию. Последнее, за что я держалась в этой жизни, кажется, вот-вот сорвётся вниз с обрыва. Может быть, нормальный человек не был бы так решительно настроен узнать правду. Легче всего было бы сохранить ту любовь и безопасность, которые у меня есть, но мне нужно во всём разобраться. Спросить его, почему же он всё-таки любит меня. Растил, словно своего ребёнка. Как он может каждый день смотреть на меня, когда я являюсь напоминанием об измене его жены?
Когда я, будучи ребёнком, думала, что под моей кроватью живёт монстр, я хватала бейсбольную биту и шла на его поиски. Я никогда не отступала и не пряталась. Я шла навстречу своим страхам. И сейчас ничего не изменилось. Хоть это и самый большой страх в моей жизни, но я готова с ним столкнуться.
— Привет, лютик, — окликнул меня папа. Он видел, что я направляюсь к нему.
— Привет, — ответила я, и мой голос дрогнул, когда слёзы застлали мне глаза. Видимо это не так легко, как сражаться с монстрами под кроватью. Это куда страшнее. Я люблю этого мужчину и доверяю ему свою жизнь. Я знаю, что он будет рядом, несмотря ни на что. Но также я знаю, что мои вопросы причинят ему боль.
Его улыбка увяла.
— Кого, чёрт возьми, мне надо избить? Почему в глазах моего ангела слёзы? — спросил он, делая три больших шага и схватив мою руку, посмотрел на меня с высоты своего роста. — Это дело рук ещё одного Саттона? Потому что, если это так, я пойду и сожгу это место. Богом клянусь, я устал от того, что эти парни причиняют тебе боль. Что ещё они натворили?
Тот факт, что он не знает правды, стал ещё более очевидно после его слов. Я должна сказать ему. Должна убить в этом мужчине любовь ко мне. Смогу ли я это сделать? Я почувствовала, как мои коленки слабеют. Я не могу потерять папу.
— Ладно, лютик, ты пугаешь меня. Твоя мама в порядке? — спросил он, оглядываясь на дом.
Я кивнула.
— Это не касается её, — удалось мне сказать, сдерживая слёзы.
— Говори, дорогая, потому что ты пугаешь меня. Я не могу уладить то, о чём не знаю.
Мой папа всегда хочет всё уладить. Но он не мог помочь моему разбитому сердцу, когда Ашер отвернулся от меня. И теперь он тоже не сможет исправить то, что я собираюсь ему сообщить. Проблема стоит прямо перед ним. Я — ошибка, которую невозможно исправить.
— Я слышал Ашер Саттон вернулся домой. Это касается его? — спросил папа, его голос был пронизан гневом. — Теперь он мужчина. У меня нет проблем с избиением, чёрт возьми, мужчины.
— Папа, — сказала я, прерывая его яростную тираду об Ашере. — Ты… ты знаешь… — Как же мне задать вопрос своему отцу о том, знает ли он, что его жена спала с другим мужчиной? Я не могу это сделать. Или могу? Боже, это уже слишком.
— Что я знаю, малышка? Что тебя беспокоит? — спросил он. Его слова прозвучали мягче, когда он притянул меня ближе к себе, словно пытался защитить. Он даже не знает от чего.
— Моя… мама… она… — я остановилась и сглотнула, потому что мне стало плохо. Услышать об этом — одно, но повторить — совершенно другое.