Но где-то под вечер раздался стук. Мама побежала открывать. Это были мои военные! Снова заплакал, теперь уже от радости. Военные извинились, что не приехали вовремя. Поговорили с мамой, затем под рыдания и матери и мои меня завернули в одеяло и понесли в машину. Я крикнул:
— Баян возьмите!
— Возьмем, малыш, не бойся, обязательно возьмем! Вот поставим тебя на ноги, и будешь нам играть.
Машина оказалась газогенераторной полуторкой, в кузове которой был построен деревянный домик. Внутри домика горела железная печурка, труба была выведена наружу. Так и ехала машина, и на ходу дымила печуркой.
Юнбат
В полк приехали ночью. Меня положили к раненым в медсанбат. Пришел комиссар полка старший батальонный комиссар Васильев, посмотрев на меня, прослезился. Видимо, вид у меня был далеко не блестящий. Семья комиссара тоже зимовала в Ленинграде.
На второй день пришел с позиции отец. И он меня не узнал, и я нашел его очень постаревшим. Обнялись мы, поплакали. Я сказал, что буду проситься к нему в батарею. Несколько дней меня кормили буквально по ложке. Потом я чуть не умер. Один сердобольный солдат принес мне котелок каши. Я его весь съел, и мне стало очень плохо. Начался заворот кишок. Меня несколько раз промывали, потом изолировали в отдельном помещении и закрыли. Всем раненым и сестрам разъяснили, что я дистрофик, что кормить меня нужно небольшими порциями, иначе я умру.
Недели через две я уже был на ногах. Сшили мне обмундирование, и 28 марта 1942 года я принял воинскую присягу. Вначале меня определили в тыл полка, в артмастерские. Потом пришел старший батальонный комиссар Васильев и сказал, что я назначен к нему ординарцем. Так я уехал в расположение полкового штаба.
Меня определили в штабную батарею, командиром которой был лейтенант Герасименко Иван Петрович, а комиссаром старший политрук Иванов.
Лейтенант Герасименко при первой встрече сказал, что раз я ординарец комиссара полка, то должен хорошо владеть оружием. Поэтому первейшая моя задача — научиться стрелять из пистолета. Поскольку его у меня не было, то я учился стрелять из пистолета комиссара батареи.
Мы уходили в лес. Мишенью при стрельбе обычно служила курительная бумага. На фронте выдавали книжечки с такой тонкой бумагой. От книжечки отрывался листок, в него насыпался табак, и свертывалась папироска, или «самокрутка», как ее называли. Вот такой листок старший политрук прикреплял к дереву, и я в него стрелял.
Пистолет «ТТ» — штука тяжелая, А для одиннадцатилетнего мальчика и подавно. Поэтому я клал пистолет для упора на левую руку и стрелял. Поначалу меткость у меня, мягко говоря, была неважная. Потом стало получаться. Одно было плохо: курок после выстрела автоматически взводился, а так как я близко держал пистолет то несколько раз разбивал себе губу и нос. Посоветовавшись с лейтенантом Герасименко, комиссар батареи решил обучать меня стрельбе из нагана. Через некоторое время я уже стрелял без упора, держа наган в вытянутой руке.
Сам старший политрук Иванов стрелял хорошо. Как-то после очередной тренировки он достал свой пистолет и указал на высокую сосну, где сидела белка. Потом прицелился и выстрелил. Белка упала к нашим ногам. Увидев, что мне очень жалко зверька, комиссар и сам расстроился. Не знаю, но, может быть, именно с того случая у меня появилось стойкое отвращение к охоте. Впоследствии мне много раз предлагали заняться охотой и даже дарили книги на эту тему, но я всегда вспоминал убитую белку и отказывался.
На фронте мне довелось стрелять из разного оружия. И из винтовки, и из карабина. Но самое памятное — это стрельба из противотанкового ружья.
У нас в артиллерийском полку эти ружья только появились. В батареях создавались нештатные расчеты, и их обучали стрельбе. Как-то мне удалось побывать на одной такой тренировке. Солдат — первый номер расчета — стрелял пока еще плохо. И когда в очередной раз крупнокалиберная пуля вспорола песок метрах в десяти от ружья, руководитель стрельбы окончательно расстроился. И тут меня дернуло попросить старшину дать мне выстрелить из ПТРа. Старшина спросил, приходилось ли мне стрелять раньше. Не моргнув глазом ответил:
— Два раза!
Противотанковое ружье длинное, стоит на железных ножках. Его даже обслуживают два человека. Зарядил я патрон, прицелился, нажал спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел. Больше ничего не помню — сила отдачи отбросила меня метров на пять от приклада. Очнулся от отборной, но справедливой ругани старшины. Больше я никогда не пробовал стрелять из противотанковых ружей.