— Это кто так чмокает? — спросил я.
— Это паровой пресс, — сказала мама, — который штампует галоши. Мы потом его посмотрим.
В цехе приятно пахло резиной и клеем. Сначала мама показала мне большие листы резины, пересыпанные тальком.
— Вот эти листы доставляют нам из подготовительного цеха. Их там делают из специального состава.
Я подошел к машине и увидел, как рабочий расправлял резиновый лист на большом вращающемся металлическом барабане. По мере того как барабан вращался, резина делалась тоньше и ровнее. Мне это почему-то напомнило тесто, которое мама раскатывала на столе деревянной скалкой, перед тем как печь пироги. Через некоторое время на барабане получился широкий лист резины. Затем рабочий на этом же барабане нарезал на листе продольные полосы определенного размера и каждую полосу скатал в рулон.
— А теперь, — сказала мама, — эти длинные резиновые пластины поступают на специальную машину, где из них делают трубочки определенного размера, в зависимости от размера галош. Вот на такой машине я и работаю.
Подошли к машине. В нее, как в мясорубку, заправляют длинные резиновые пластины, а она выдает действительно резину в виде трубочки. Я тихонько засмеялся.
— Ты чего? — удивилась мама.
— Да мне эти трубочки кажутся похожими на ливерную колбасу, только черного цвета.
Работницы вдоль конвейера делали каждая свою работу. Вначале колодку как бы закутывали в красную байку. Затем сверху клали стельку будущей галоши. Все это стягивалось и приклеивалось. Дальше начиналось самое интересное. Разогретую резиновую трубочку, выскочившую из шприц-машины, укладывали сверху стельки, и все это двигалось к прессу. В прессе в качестве формы закреплена металлическая галоша. Под давлением она как бы одевалась на колодку с прокладкой, стелькой и трубочкой. В мгновение ока трубочка превращалась в резиновую оболочку для галоши. Получилась галоша с подкладкой и стелькой. Как зачарованный смотрел я на штамп-агрегат. А он, деловито почмокивая, неторопливо и методично штамповал одну галошу за другой.
— Но и это еще не все, — сказала мама, после того как поднялись с ней на второй этаж. — Ведь галоша пока еще остается сырой. В цеху вулканизации, в специальном котле ее варят при большой температуре, чтобы все детали крепко спаялись… Ну как, нравится моя работа?
— Конечно. Все очень интересно. Хорошо бы, мам, на память что-нибудь резиновое!
— Попробуем, — сказала мама, улыбаясь. — Клава! Давай подарим сыну «ливерную колбаску» на память.
— Иди сюда, гармонист! На-ка, держи, с пылу с жару, — сказала Клава, — да гляди не обожгись.
Я осторожно завернул в тряпку горячую резиновую трубку. Пахла она галошей.
Наверное, с месяц я рассказывал ребятам во дворе, как делают галоши. Если бы не та черная резиновая трубка, то мне вряд ли верили бы. Но трубка, резиновая черная трубка, которая у ребят вызвала нескрываемую зависть, была самым верным доказательством того, что я не вру.
От похода на завод у меня осталось чувство гордости и за маму. По тому, как с ней уважительно говорил начальник цеха, как смотрели и разговаривали с ней ее подруги по работе, я понял, что маму на заводе любят и уважают. И мне это было особенно приятно. Не любить маму было нельзя. У нее был компанейский и веселый характер. Вместе с тем она была волевой и мужественной женщиной. И эти качества она сохранила на всю жизнь: и в блокаду Ленинграда, и когда потеряли отца, и в те дни, когда она знала, что больна неизлечимой болезнью. Даже в те тяжелые дни она успокаивала меня, что все пройдет и она поправится.
Незадолго до войны у мамы сильно заболела правая рука, и она вынуждена была на время оставить работу. Сразу же после ухода отца на фронт она пошла, невзирая на плохое здоровье, работать комендантом бомбоубежища, оборудованного в подвалах нашего дома.
В один из июльских дней она сказала, что из Ленинграда эвакуируют детей и что ей предложили отправить и меня. Но пошли слухи, что эшелоны бомбят, многие гибнут, а несколько поездов с детьми попали прямо к немцам, так как фашистские войска успели перерезать ряд железных дорог.
Мама решила, что никуда меня не отпустит, дома лучше и спокойнее. Конечно, если бы мы представляли себе, что будет потом, мать пошла бы со мной хоть пешком до Урала.
Вскоре всем выдали противогазы, в том числе и детям. Мне даже нравилось ходить с противогазом на боку. Вообще, вначале все было интересно. На улице появились плакаты с красноармейцем, который, уставив в тебя палец, спрашивал: «Чем ты помог фронту?»