Дорога по льду позволила уже к 25 декабря увеличить норму выдачи хлеба. Эта счастливая весть мгновенно облетела весь город. Все, кто мог ходить, вышли из домов, чтобы разделить общую радость. Мы обнимали и целовали знакомых и незнакомых, плакали от счастья. Тот день незабываем! Каждый из нас почувствовал в той прибавке провал вражеской блокады.
24 января 1942 года норма выдачи хлеба вновь была повышена, а 11 февраля хлебный паек увеличился еще раз.
Зимник по льду Ладожского озера действительно был Дорогой жизни. В течение четырех месяцев по ней было эвакуировано из Ленинграда более пятисот тысяч детей, женщин, престарелых и больных. С мая по ноябрь 1942 года по воде было вывезено еще около полумиллиона человек.
…Тридцать километров ледовой дороги нам нужно было одолеть до рассвета. Обгоняя нас, осторожно ползли с потушенными фарами машины с продовольствием. Несмотря на мороз, дверцы распахнуты с обеих сторон, чтобы можно было выскочить, если машина провалится. На каждом километре стояли маленькие домики из снега и льда — регулировочные посты. Нередко встречались вооруженные патрули. То тут, то там вдоль трассы смотрели в небо зенитные установки.
На южном берегу слышалась ожесточенная канонада. Только прибыв в Ленинград, мы узнали, что в эту ночь была прорвана блокада города, создан коридор шириной в несколько сот метров, который связал Ленинград с Большой землей по суше.
Но пока мы еще ничего не знали и приглядывались к зареву боя на южном берегу. Летели снаряды и в нашу сторону. Заслышав их свист, мы падали в снег и замирали.
В конце пути я сильно устал. Ноги отказывались идти. Километра за четыре до западного берега офицер, командовавший пополнением, остановил машину, груженную мешками с сахарным песком, и уговорил водителя взять меня и еще четырех заболевших бойцов.
На пути к Осиновцу случилось ЧП. Машина, на которой мы ехали, проезжала мимо одного из регулировочных пунктов, как вдруг дорожный патруль стал сигналить шоферу: «Остановись!»
Один из солдат, ехавших в кузове — рыжий, в замусоленной шапке, — перегнулся через борт и стал умолять шофера не останавливаться. Мы ничего не поняли. Патрульные, видя, что шофер не подчиняется приказу, стали стрелять в воздух. Шофер затормозил. Рыжий был белее мела. Он торопливо высыпал из карманов шинели сахарный песок. И тут мы все поняли: он продырявил один из мешков и сделал себе запасец за счет голодающих ленинградцев.
— Ах ты гнида! — сплюнул пожилой боец и, не говоря больше ни слова, ударил вора в лицо.
Тот только жалобно всхлипнул:
— Не погубите, братцы!..
Но тут подбежали патрульные. Они, оказывается, раньше нас заметили, как конопатый курочит мешок, и сняли вора с машины.
Дорога освещалась только слабым лунным светом. Наконец взору открылся полосатый Осиновецкий маяк, а затем и пологий ленинградский берег. Я облегченно вздохнул: ну вот, снова дома!
Когда нам осталось до берега метров триста, машину остановили для проверки документов и груза. После проверки шофер разогнал машину, и мы с трудом преодолели крутой подъем.
Работа шоферов на ледяной трассе была тяжелой и героической. Под разрывами бомб и снарядов в лютую стужу, в метель, ежеминутно рискуя провалиться под лед, они вели машины с тузами, в которых так нуждался Ленинград. О шоферах Ладоги ходили легенды. Мне рассказывали, как один водитель, у которого заглох двигатель, чтобы его разогреть, снял рукавицы, облил их бензином и поднес к мотору. Сам же крутил без передышки заводную ручку. Двигатель он завел, но пламя от рукавиц обожгло ему кисти рук. Адская боль не позволяла держать баранку руками. Тогда он повел машину, упираясь в руль локтями, но мешки с мукой довез.
Этот случай описала в стихах ленинградская поэтесса Ольга Берггольц: