Как-то летом меня вызвали к комсоргу полка младшему лейтенанту Вере Сергеевне Елисеевой.
— За тебя, Витя, — сказала она, — ходатайствуют комсомольцы взвода связи. Я советовалась с Политотделом армии, там сказали, что, поскольку ты уже воюешь два года и хорошо зарекомендовал себя по службе, тебя можно принимать в комсомол, не дожидаясь четырнадцати лет. Исключение для тебя делают!
От счастья я не знал, что и сказать.
Вскоре комсомольцы полка на общем собрании приняли меня в комсомол. Билет я поехал получать в Политотдел армии ПВО. После вручения комсомольского билета чувствовал себя очень гордым.
По такому случаю меня отпустили домой. Тем ожидала еще одна радость: приехал на побывку отец. Вместе провели целый день. Отца я не видел около года. За это время он сильно изменился, постарел. Но как и в прежнее, довоенное время, был весел.
Шутя он сказал:
— Вот, сынок, мне тридцать шесть лет, а я выше рядового не поднялся. А ты в двенадцать уже ефрейтор! Если так и дальше пойдет, то к концу войны как бы ты не стал офицером.
Мама вступилась за меня:
— Ну скажешь, отец. Какой из него офицер? Он ведь у нас музыкант. Ему учиться музыке надо.
— Как знать, — сказал отец, — а может, его судьба как раз военным быть. Война закончится, будем тогда решать.
Какое счастье снова быть вместе. Слушать отца. Как и до войны, когда он бывал в хорошем настроении, отец снял со стены свою любимую балалайку.
— А ну, мать, тряхни стариной, — сказал папа.
И заиграл свою любимую «Семеновну». Мама, словно помолодев на много лет, подбоченясь, пошла в пляс, припевая:
— «Семеновна, Семеновна…»
Мог ли я подумать тогда, что вижу отца в последний раз? Он погиб через полгода, 23 февраля 1944 года, в самый разгар боев за снятие блокады и был похоронен в Гатчине под Ленинградом.
Я часто езжу в Гатчину. Там на мемориальном кладбище на гранитных плитах высечены фамилии павших солдат и командиров. Среди многих имен есть и дорогая для меня фамилия — Иванов Петр Иванович. Когда жива была мама, приходили сюда вместе. Теперь езжу один. Мама умерла в 1972 году… И нет теперь у меня в Ленинграде ни одного родного человека.
Баян
Сколько себя помню, я всегда играл на баяне. Играл, наверное, лет с пяти. Вначале это была гармонь, а к семи годам отец купил мне полный баян. Игре на этом инструменте я нигде не обучался. Подбирал на слух и, как отзывались музыканты, никогда не фальшивил.
В 1941 году мама записала меня в детскую музыкальную школу Кировского района, но учиться в ней мне не пришлось — началась война.
Отец мой, Петр Иванович, работал до войны во Дворце культуры имени Горького. До школы я там дневал и ночевал. Музыканты мне подсказывали, как надо играть. Успехи были, поэтому меня и приятеля моего Толю Барымова, тоже баяниста, приглашали в праздники играть на карусели. Раньше их устанавливали на площадях, а потом разбирали. Так вот, карусели вращались под нашу музыку. За эту работу нам даже платили. Конечно, не деньгами, а мороженым, конфетами.
Как-то перед войной я поехал с мамой к бабушке в Боровичи. Бабушка работала на кирпичном заводе. И вот на заводе, узнав, что я играю на баяне, пригласили меня дать в обеденный перерыв концерт.
Сохранилась старая фотография, где я в окружении взрослых, среди которых стоит и мама, играю на баяне с заводскими музыкантами. Роста я небольшого, и из-за баяна меня почти не видно.
Там, в Боровичах, я впервые познакомился с обеими сестрами мамы и ее братом. Дядя Гриша мне очень понравился — он прекрасно играл на гитаре и пел. Пока я гостил у бабушки, мы составили неплохой дуэт.
Во Дворце культуры имени Горького часто выступал Леонид Осипович Утесов с дочерью Эдитой. Я не пропускал ни одного их концерта, заранее просил отца достать контрамарку. Любовь к песням Утесова я сохранил на всю жизнь. Уже после войны курсантом Высшего военно-морского училища имени Фрунзе я попал на концерт Утесова в летнем парке. Мне очень нравилась песня американского безработного. В программе ее не было. В антракте я написал от имени моряков записку Утесову с просьбой исполнить эту песню. Леонид Осипович — одессит — любил моряков. Во втором отделении он прочитал записку со сцены вслух и спел эту песню.
Любил я песни в исполнении Клавдии Шульженко. Но впервые увидел ее на сцене клуба только в 1946 году. Тогда нахимовское училище впервые участвовало в майском параде в Москве.